Гудвин, великий и ужасный
Шрифт:
Любое преступление, Ватсон, имеет всего лишь три компонента, а именно: преступник, его жертва и мотив. Все классические детективы начинаются с жертвы. Интрига, как правило, вертится вокруг преступника и мотива. В плохих детективах сначала всплывает мотив, затем преступник. В средненьких — происходит наоборот. В хороших — эти два компонента выявляются одновременно, причем, на последних страницах. Убийца, при этом, не может быть богом из машины, он просто обязан присутствовать в тексте почти с самого начала, иначе, опять же, получится скверный детектив.
Посмотрим трезво на нашу ситуацию. Кто у нас присутствует с самого начала?
— Однако, —
— Именно! Цветочница и только она. Значит, никакого сообщника нет, а цветочница — и есть убийца. Но это невозможно, скажете вы. Ведь убийца, по умолчанию, обладает недюжинной физической силой. А эта миниатюрная, хрупкая, нежная девушка… Не правда ли?
— Удивительно. Вы меня просто интригуете.
— Давайте проведем эксперимент, Ватсон. Я беру свою любимую трубку и бью вас по колену мундштуком. Мы слышим слабый глухой звук, как если бы эбонит ударился о эбонит. Впрочем, так оно и есть… А теперь я ударяю вас наоборот — чубуком, держа трубку за мундштук. Звук гораздо сильнее. Но вовсе не потому, что теперь о тот же эбонит бьется древесина. Почему же?
— В самом деле! Вряд ли я сам смогу об этом догадаться.
— Правильно, ибо для этого нужны мозги. Сила удара пропорциональна массе ударяющего тела. В данном случае, массивный вересковый чубук на длинном мундштуке, ударяясь о ваш эбонит, и производит более громкий звук. И еще, как нам известно из физики, сила удара пропорциональна скорости. Да, Ватсон, скорости! Эти остолопы из Скотланд-Ярда не знают никакой физики. Они искали человека чудовищной силы, а такового нет. Рыжая, нежная цветочница, вооруженная массивным молотком на длинной ручке, двигаясь на своем велосипеде со скоростью десять миль в час — вот он, этот мифический силач. Вы удивлены?
— О да! Я никогда бы не придумал ничего подобного.
— Это вполне естественно для вас, Ватсон. Теперь второе: мотив. Ошибка была в том, что мы считали, будто бы жертвы не были ограблены. Это неправда. Ограбления все же состоялись, вопрос только в том, что именно являлось предметом похищения. Вспомните странную закономерность в выборе жертв. Курьеры, рассыльные, мальчики на побегушках… Все они могли что-то нести в руках. Что-то такое, что носят не в кармане, не в сумке, а именно, в руках и только в руках. Предмет этот можно выхватить на ходу, прямо с быстро движущегося велосипеда, не прерывая движения… Этим предметом были цветы…
— Цветы? — не выдержал Ватсон, вернее, конечно, доктор-то промолчал, поскольку не было никакого повышения голоса, а реплику подал молодой человек из гостиной.
— Именно, Ватсон! Картина преступления представляется мне следующим образом. Невинная юная цветочница разъезжает по улицам и продает цветы. В корзине она прячет молоток на длинной буковой ручке. Вот появляется покупатель, выбирает букет и, предвкушая встречу с красивой, полногрудой дамой, идет вдоль улицы. Рыжая цветочница седлает велосипед и, быстро набирая скорость, движется за ним. С чудовищной силой, умноженной на скорость, обрушивается тяжелый молоток на голову жертвы. Мгновение — и цветы выхвачены из слабеющих рук. Через полчаса те же самые цветы продаются другой жертве. И так изо дня в день. Ничего себе, бизнес, не правда ли?
— О да! Я никогда бы не придумал ничего подобного.
— А я придумал и, разумеется, оказался прав. Для меня все это оказалось, как всегда, элементарно. Девушка была схвачена, Лестрейд провел допрос с пристрастием,
— Серое вещество! — воскликнул гость.
— Ну да, — отозвалась мисс Марпл. — А что вас так возбуждает?
— Это замечательные слова, мэм! Мозг человека, удивительную, сложнейшую, думающую машину так запросто назвать серым веществом! Вы не находите, какая мощная, точная метафора?
— О да! — отреагировал Ватсон на возбужденный голос молодого человека. — Это просто нечто эксклюзивное.
— Мисс Марпл! — вскричал Холмс. — Вырубите наконец этого дурака!
— Потрясающе! — сказал доктор. — Умопомрачительная логика.
Мисс Марпл быстро прошла в кабинет и, засунув руку глубоко под клетчатый плед, что-то резко дернула у Ватсона в паху. Кукла вздрогнула и замерла. Холмс, улучшив момент, коротко ущипнул девушку за ягодицу.
— И предупредите вашего приятеля, — проговорил он, — приятеля, который сидит там, в гостиной, который прибыл в Англию с континента, который носит тупоносые ботинки, пять дней назад отремонтированные в мастерской на Барби-стрит, который в детстве болел скарлатиной и свинкой, который и до сих пор иногда занимается онанизмом, у которого голова как нечищенное вареное яйцо, у которого дядя живет в Петербурге и никогда не оставит ему наследства, поскольку через пять лет его убьют большевики… Скажите ему, что… Впрочем… Все это не имеет значения…
С этими словами Холмс откинул голову на подушку и мгновенно уснул.
Мисс Марпл вернулась в гостиную, где сидел взволнованный и красный посетитель.
— Откуда он… Про скарлатину, про свинку?
— Ах, оставьте! Мистер Холмс всегда, знаете ли…
— И кто такие большевики, и за что они убьют моего дядю? Кстати, у меня вовсе нет никакого дяди.
— Вот и прекрасно. Значит, нам и не надо знать, кто такие большевики.
— Простите, мисс Марпл, а это преступление? Столь блестяще раскрытое на наших глазах…
— Такого преступления не было.
— Действительно! Его же просто не могло быть. Чудовищная жестокость, совершенно ничтожный мотив, плюс, как я понял, абсолютная вменяемость убийцы.
— Я бы сказала, что этого преступления еще не было. Видите ли, наряду с книгой воспоминаний, мистер Холмс пишет криминальную футурологию. Прогнозируя возможное развитие общества, проектирует и будущие преступления. К концу нашего века подобная мотивация и такая жестокость станут вполне возможными, если так считает мистер Холмс. Будьте спокойны, мы с вами до этого не доживем.