ГУЛАГ. Паутина Большого террора

Эпплбаум Энн

В палатках воцарился настоящий ад. Один крестьянин, посаженный за «спекуляцию» (за продажу на базаре собственного поросенка), лежал с открытыми глазами и ни на что не реагировал.

«Что общего у меня с вашими политическими?» — с

тонал он время от времени. Другой заключенный, как утверждает очевидец, покончил с собой. Двое сошли с ума. Когда осталось примерно 100 человек, расстрелы прекратились так же внезапно и необъяснимо, как начались. Люди из НКВД вернулись в Москву. Оставшиеся в живых заключенные вернулись на шахты. Всего в лагере было расстреляно около 2000 арестантов.

Сталин и Ежов не всегда посылали карателей из Москвы. Для ускорения дела НКВД создавал по всей стране «тройки», действовавшие как в лагерях, так и вне их. «Тройка» обычно состояла из начальника областного НКВД, секретаря обкома партии и областного прокурора. Они получили право приговаривать людей заочно без судьи, присяжных, адвоката и судебного процесса [378] .

«Тройки»

делали свое дело быстро. 20 сентября 1937 года, в ничем не примечательный день, карельская «тройка» вынесла приговор 231 заключенному Белбалтлага. Если, предположим, рабочий день длился десять часов без перерыва, то на решение судьбы одного человека приходилось менее трех минут. В большинстве своем эти люди получили первые сроки гораздо раньше — в начале 30-х. Теперь их обвинили в новых «преступлениях», которые, как правило, заключались в плохом поведении или отрицательном отношении к лагерной жизни. Среди них были бывшие политзаключенные в классическом смысле слова — меньшевики, анархисты, социал-демократы, — бывшая монахиня, которая «отказывалась работать на Советы», и раскулаченный, работавший лагерным поваром. Его обвинили в том, что он провоцировал недовольство среди стахановцев. Он якобы специально вначале кормил обычных заключенных, а стахановцев заставлял отстаивать длинные очереди [379] .

378

Conquest, The Great Terror, с. 286–287.

379

Архив ФСБ, Петрозаводск, ф. 42, л. 55—140: Акт заседания тройки НКВД КССР № 13, 20 сентября 1937 г., в коллекции Юрия Дмитриева, Петрозаводское отделение общества «Мемориал».

Истерия длилась не очень долго. В ноябре 1938 года массовые расстрелы как в лагерях, так и по всей стране резко прекратились. Возможно, чистка зашла слишком далеко даже по мнению Сталина. Может быть, просто-напросто поставленные цели были достигнуты. Или же Сталин решил, что по-прежнему некрепкая экономика страны терпит слишком большой ущерб. Так или иначе, в марте 1939-го на партийном съезде он заявил, что в ходе чистки было допущено больше ошибок, чем можно было ожидать [380] .

380

Conquest, The Great Terror, с. 438.

Никто не извинился и не раскаялся и почти никто не понес наказания. Всего несколько месяцев спустя Сталин разослал всем местным начальникам НКВД циркуляр, где хвалил их за большую работу

«по разгрому шпионско-диверсионной агентуры иностранных разведок».

Лишь после этого он указал на некоторые «недостатки» — такие как

«глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования»,

отсутствие свидетельских показаний, актов экспертизы, вещественных доказательств [381] .

381

Getty and Naumov, с. 532–537.

Но чистка внутри самого НКВД прекратилась не полностью. В ноябре 1938 года Николай Ежов, на которого возложили вину за «недостатки», был снят с должности. Позднее его арестовали и расстреляли. Перед казнью, которая совершилась в 1940-м, Ежов попросил передать Сталину, что будет умирать с его именем на устах [382] .

Подручные Ежова пострадали вместе с ним, как некоторое время раньше — приспешники Ягоды. Евгения Гинзбург, сидевшая в тюрьме, однажды увидела, как надзиратель снимает со стены картонку с тюремными правилами. Потом ее повесили обратно, но резолюция в левом углу:

382

Там же, с. 562.

«Утверждаю. Генеральный комиссар государственной безопасности Ежов»

была теперь заклеена белой бумажкой. Перемены на этом не кончились:

«В первый раз заклеили фамилию Вайншток[это был начальник тюрьмы] и заменили ее фамилией Антонов. Во второй раз заклеили и Антонова, а на его месте написали: Главное тюремное управление. „Так-то надежнее, — хохотали мы, — менять не придется“» [383] .

Производительность труда в лагерной системе продолжала снижаться. В Ухтпечлаге массовые расстрелы, рост числа больных и ослабевших заключенных и потеря специалистов привели к резкому уменьшению выработки в 1936–1937

годах. В июле 1938-го для обсуждения положения дел в Ухтпечлаге была созвана специальная комиссия ГУЛАГа [384] . Упала и производительность золотых приисков Колымы. Даже громадный приток новых заключенных не позволил поднять количество добываемого золота до уровня, сравнимого с прошлыми годами. Перед самым своим падением Ежов предложил увеличить расходы на модернизацию устаревшей золотодобывающей техники Дальстроя — как будто дело было в этом [385] .

383

Е. Гинзбург, т. 1, с. 174.

384

Н. А. Морозов, «ГУЛАГ в Коми крае», с. 32.

385

Nordlander, «Capital of the Gulag», с. 253–257.

Между тем начальник Белбалтлага, тот самый, кто хвастался своими успехами в очищении административно-хозяйственного штата лагеря от политзаключенных, теперь жаловался на большую нужду в административном и техническом персонале. Чистка, писал он с осторожностью, безусловно, «оздоровила аппарат» лагеря, но она же и «увеличила недокомплект». Например, в 14-м отделении лагеря содержалось 12 500 заключенных, в том числе неполитических только 657, большей частью осужденных за тяжкие уголовные преступления, что тоже исключало их работу на административно-технических или хозяйственных должностях; 184 из 657 были неграмотны или малограмотны, так что для канцелярской и инженерной работы оставалось максимум 70 человек [386] .

386

«ГУЛАГ в Карелии», с. 163.

В целом, согласно статистике НКВД, объем капитальных работ в лагерях упал с 3,5 миллиарда рублей, запланированных на 1936-й, до 2 миллиардов в 1937 году. Уменьшилась и стоимость валовой промышленной продукции — с 1,1 миллиарда до 945 миллионов рублей [387] .

Низкая доходность и сильнейшая дезорганизованность большинства лагерей, как и рост в них заболеваемости и смертности, не прошли незамеченными в Москве, где на общих и закрытых партийных собраниях ГУЛАГа лагерная экономика обсуждалась чрезвычайно откровенно. В апреле 1938 года один из ораторов раскритиковал «хаос и безобразие» в лагерях республики Коми. Он также заявил, что

387

Хлевнюк, «Принудительный труд…», с. 79.

«Норильск спроектирован неправильно, много денег затрачено впустую».

А вот слова другого руководителя:

«Успехами ГУЛАГ не может гордиться, особенно по лесу. При тех затратах, которые мы сделали, мы могли бы иметь больше… Наши лагеря организовывались без системы, некоторые капитальные здания построены на болоте, их теперь переносят».

К апрелю 1939 года критика усилилась. В северных лагерях, по словам одного участника собрания, сложилось исключительно тяжелое положение с продовольствием.

«Это привело к тому, что огромный процент слабосилки там имеется, огромный процент категории неработающих, большой процент смертности, болезней и т. д.» [388] .

В том же году Совнарком признал, что до 60 процентов лагерников страдает пеллагрой и другими болезнями, связанными с плохим питанием [389] .

Разумеется, Большой террор не был единственным виновником этих бед. Как уже отмечалось, даже лесозаготовительные лагеря Френкеля, которыми так восхищался Сталин, никогда не были по-настоящему рентабельными [390] . Труд заключенных всегда был и будет гораздо менее производительным, чем труд свободных людей. Но этот урок еще не был усвоен. После смещения Ежова в ноябре 1938-го его преемник на посту наркома внутренних дел Лаврентий Берия почти сразу принялся менять лагерные режимы и правила, упрощать процедуры с тем, чтобы вернуть лагеря туда, где хотел их видеть Сталин, — в сердцевину советской экономики.

388

Иванова, «ГУЛАГ в системе тоталитарного государства», с. 105–107.

389

Nordlander, «Capital of the Gulag».

390

Хлевнюк, «Принудительный труд…», с. 74.