ГУЛАГ
Шрифт:
Разумеется, не все забеременевшие женщины хотели рожать. Начальство ГУЛАГа, кажется, испытывало двойственные чувства насчет абортов: иногда их разрешали, а иногда за них давали вторые сроки [1099] . Неясно, кроме того, насколько часто их делали, потому что говорят и пишут о них мало: во многих десятках мемуаров и интервью мне попалось только два упоминания об абортах. Алла Андреева рассказала в интервью о женщине, которая
«напихала себе внутрь всяких гвоздей, а она шила, сидела за мотором, и вызвала кровотечение» [1100] .
1099
Фрид,
1100
Андреева, интервью с автором.
Другая женщина вспоминала, как ей делал аборт лагерный врач:
«И вот вообразите себе такую картину. Ночь. Темно… Мы, двое рабов, с которыми могут расправиться как угодно, насторожены: ждем, что в любой момент загрохочут в наружную дверь с проверкой. Андрей Андреевич пытается сделать мне аборт рукой, намазанной йодом, без инструментов. Но он так нервничает, так волнуется, что ничего у него не получается.
Боль не дает мне вдохнуть, но я терплю без стонов, чтобы кто-нибудь не услышал… „Оставь!“ — говорю, наконец, в изнеможении, и вся процедура откладывается еще на двое суток… Наконец все вышло — комками, с сильным кровотечением.
Так никогда я и не стала матерью» [1101] .
1101
Яковенко, с. 196.
Другие, наоборот, хотели ребенка, и часто это тоже кончалось трагически. История, рассказанная Хавой Волович, противоречит всему, что писалось об эгоизме и продажности женщин, рожавших в лагерях. Арестованная в 1937-м по «политической» статье, она была в лагере очень одинока и сознательно хотела родить ребенка. И в 1942 году в глухом лагпункте, где для матерей не было подходящих условий, у нее родилась дочь Элеонора, к отцу которой Хава особых чувств не испытывала: «Нас было три мамы. Нам выделили небольшую комнатку в бараке. Клопы здесь сыпались с потолка и со стен как песок. Все ночи напролет мы их обирали с детей.
А днем — на работу, поручив малышей какой-нибудь актированной старушке, которая съедала оставленную детям еду».
Тем не менее, пишет Волович,
«целый год я ночами стояла у постельки ребенка, обирала клопов и молилась.
Молилась, чтобы бог продлил мои муки хоть на сто лет, но не разлучал с дочкой. Чтобы, пусть нищей, пусть калекой, выпустил из заключения вместе с ней. Чтобы я могла, ползая в ногах у людей и выпрашивая подаяние, вырастить и воспитать ее.
Но бог не откликнулся на мои молитвы. Едва только ребенок стал ходить, едва только я услышала от него первые, ласкающие слух, такие чудесные слова — „мама“, „мамыця“, как нас в зимнюю стужу, одетых в отрепья, посадили в теплушку и повезли в „мамочный“ лагерь, где моя ангелоподобная толстушка с золотыми кудряшками вскоре превратилась в бледненькую тень с синими кругами под глазами и запекшимися губками».
Волович работала сначала на лесоповале, потом на лесопилке. Вечерами она приносила в лагерь вязанку дров и отдавала нянечкам, которые за это пускали ее к дочке помимо обычных свиданий. «Видела, как в семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей… Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали.
Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток. Дети, которым полагалось уже сидеть или ползать, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушенный голубиный стон».
На семнадцать детей приходилась одна няня, которая должна была кормить, мыть, одевать детей и содержать палату в чистоте. Она старалась облегчить себе задачу:
«Из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мисочкам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать».
Элеонора начала чахнуть.
«При
Маленькая Элеонора, которой был год и три месяца, вскоре почувствовала, что ее мольбы о „доме“ — бесполезны. Она перестала тянуться ко мне при встречах, а молча отворачивалась.
Только в последний день своей жизни, когда я взяла ее на руки (мне было позволено кормить ее грудью), она, глядя расширенными глазами куда-то в сторону, стала слабенькими кулачками колотить меня по лицу, щипать и кусать грудь. А затем показала рукой на кроватку.
Вечером, когда я пришла с охапкой дров в группу, кроватка ее уже была пуста. Я нашла ее в морге голенькой, среди трупов взрослых лагерников.
В этом мире она прожила всего год и четыре месяца и умерла 3 марта 1944 года… Вот и вся история о том, как я совершила самое тяжкое преступление, единственный раз в жизни став матерью» [1102] .
1102
Волович, «О прошлом», в кн. «Доднесь тяготеет», вып. 1, с. 260–264.
В архивах ГУЛАГа сохранились фотографии лагерных детских учреждений, похожих на те, что описала Волович. Один такой альбом снабжен стихотворным введением:
Им Родина Сталинским солнышком светит, Любовью к Вождю всенародной полна. И счастливы наши чудесные дети, Как счастлива вся молодая страна.…
Здесь, в этих просторных и теплых кроватках Спят новые граждане нашей страны. Покушав пресладко, заснули ребятки. И снятся им, верно, забавные сны.Фотографии противоречат стихам и подписям. На одной кормящие матери в белых масках (что должно демонстрировать высокий уровень санитарии в данном лагере) тесно сидят в ряд на скамье с серьезными лицами и держат младенцев на руках. На другой детей ведут на вечернюю прогулку. Они идут колонной и ведут себя не более непринужденно, чем матери. На многих снимках дети обриты, чтобы не завелись вши, и это делает их похожими на маленьких зэков, каковыми они, по существу, и были [1103] .
1103
ГАРФ, ф. 9414, оп. 6, д. 44 и 45.
«Деткомбинат — это тоже зона, — пишет Евгения Гинзбург. — С вахтой, с воротами, с бараками и колючей проволокой» [1104] .
В той или иной мере гулаговское начальство в Москве наверняка знало, как ужасна жизнь лагерных детей. Нам, во всяком случае, известно, что руководители ГУЛАГа передавали некоторые сведения «наверх»: в докладной записке Сталину за 1949 год о положении женщин в лагерях неодобрительно отмечается, что из 503 000 женщин, находящихся в данный момент в местах заключения, 9 300 беременны и 23 790 имеют при себе маленьких детей. «Учитывая крайне вредное влияние на здоровье и воспитание детей, оказываемое пребыванием в местах заключения», авторы записки предложили досрочно освободить беременных женщин и женщин с детьми до семи лет, находящимися либо в лагере при матери, либо дома без матери, — всего примерно 70 000 женщин (но «политические», как и рецидивистки и осужденные за тяжкие преступления, освобождению не подлежали) [1105] .
1104
Е. Гинзбург, т. 1, с. 284.
1105
ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 234.