Гулящая

Мирный Панас

Звонким голосам девушек вторили сиплые голоса стоявших за роялем мрачных верзил с испитыми лицами. Это бесталанные или пропившие свои голоса и выгнанные со сцены актеры развлекали пьяное купечество своим завываньем. Когда спели походную, слушатели наградили исполнительниц бурными аплодисментами. Певицы улыбались, кланялись, перешептывались, потом опустились на маленькие табуретки, стоявшие позади их. Только Наташа стояла по-прежнему. Аккомпаниатор взял несколько аккордов на рояле и умолк. Наташа быстрым взглядом обвела

море голов, колыхавшееся перед ней, и запела «Прачку».

Звонким и сочным голосом она пела про тринадцатилетнюю прачку, как позвали ее к сударину-барину стирать сорочку, – это была одна из тех песен, которыми кафешантанные певички услаждали слух барам, пьяным купцам и купеческим сынкам. Свои песни Наташа дополняла выразительными жестами и взглядами. Слушатели млели. Казалось, они забыли обо всем на свете, и владела ими одна похоть, о которой рассказывала певица. Когда она начала жестами показывать, как она стирала сорочку, поднялся бешеный рев. К нему присоединились рукоплескания, топот сотен ног, – казалось, что от этого неистового грохота треснут стены и обвалится потолок. Певица несколько раз поклонилась во все стороны и опустилась на табуретку.

Барышни скромно потупили глаза, а их кавалеры, плотоядно улыбаясь, говорили: «Настоящий бесенок!» – и целые охапки цветов полетели к ногам певицы. Некоторые, протиснувшись к сцене, сами протягивали ей цветы. Она брала их, церемонно кланяясь. «Шампанского!» – послышался громкий возглас. Официант подал на подносе вино одному панычу; тот взял его и со своей компанией направился к певице, и там начали выпивать за ее здоровье. Она и сама отхлебнула из одного бокала и со всеми приветливо чокалась.

А что же наши земляки? Кныш смеялся и слегка подталкивал в бок Рубца, который, краснея, отмахивался от него обеими руками.

Проценко пристально следил за певицей, не отрывая от нее горящих глаз, она притягивала его словно магнит, а Колесник вертелся как ошпаренный, хлопая себя руками по животу, и говорил:

– Ох не выдержу! Ей-Богу, не выдержу!

Он так и не выдержал. Дождавшись, когда народ разойдется, он соскочил на землю и пробрался к сцене.

– Наташа! – окликнул он певицу.

– Что, папаша? – лукаво улыбаясь, спросила та.

– Можно вас просить поужинать со мною?

– С удовольствием, – ответила Наташа, протягивая ему пухлую белую руку. Все только глаза вытаращили от зависти, глядя, как Колесник повел через весь зал Наташу к отдельным кабинетам, находившимся сбоку.

– Человек, карточку! – крикнул Колесник, торжествующим взглядом окинув публику. Затем он вместе с Наташей скрылся за толстой портьерой.

По залу прошел громкий говор. Знай наших! Откуда взялся сизый голубь и оставил на бобах воробьев!

– Вот и полюбуйся. Старый, а меткий!

– Уж этот Колесник! Куда ни сунься, а наш пострел везде поспел.

– Еще бы! Куда девать земские деньги, что

сами в его карман плывут?

– Вот почему разваливаются наши мосты и гати.

– Пойдем отсюда. Тут дышать нечем, – сказал нахмурившийся Проценко и направился к беседке.

Кныш и Рубец последовали за ним, расхваливая Колесника за его смелость и удачливость.

Проценко молча пил чай, все время подливая в него красное вино. Когда они наконец вышли, Рубец и Кныш были багровыми, как спелые арбузы, а Проценко сильно побледнел. Ноги у него заплетались.

– А вот и Колесник! – сказал Кныш, заглянув в раскрытое окно отдельного кабинета.

Колесник и Наташа сидели на плюшевом диванчике около небольшого столика, на котором было наставлено много всякой снеди и бутылок. Обняв Наташу, Колесник прислонился головой к ее плечу и, казалось, дремал, а она его хлопала по щеке.

Проценко первый приблизился к окну.

– Здравствуйте, мамзель! – сказал он.

– Здравствуйте, мосье! – ответила Наташа, пристально взглянув на него.

– Мы, кажется, знакомы. Я где-то видел вас.

– Спросите у Пистины Ивановны! Она все расскажет! – отрезала Наташа и, быстро поднявшись, опустила штору.

Проценко, словно пораженный громом, долго не мог прийти в себя. Он готов был броситься в окно и разбить голову этой шлюхе. Но Кныш, заметив его состояние, поспешно оттащил Проценко от окна.

– Дрянь... и смеет так отвечать! – крикнул Проценко.

А из-за шторы донесся звонкий голос:

– Папаша! Папаша, поедем к тебе.

Вскоре после этого все увидели, как пьяный Колесник, взяв под руку Наташу, повел ее к выходу, кликнул извозчика, и они уехали.

– Кого это она назвала? – допытывался Рубец у Проценко, который ходил по саду точно в воду опущенный. – Мне послышалось – будто имя моей жены.

– А так, сдуру сболтнула первое, что ей взбрело в голову, – сказал Кныш. – Разве эти шлюхи о чем-нибудь думают?

Проценко не проронил ни слова. Вскоре он позвал официанта, расплатился с ним и ушел домой. Идя по затихшим улицам, он невольно вновь задумался над словами арфистки. «О какой она Пистине Ивановне говорила?» Кроме жены Рубца, у него не было больше знакомых женщин с таким именем. Он действительно когда-то заигрывал с женой Рубца, но откуда ей это известно. Колесник успел рассказать?

И, дойдя до дому, он с такой силой дернул звонок, что по улице покатилось эхо.

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Номер! – раздался окрик Колесника в вестибюле лучшей гостиницы, куда он вошел вместе с Наташей. Ее лицо было закрыто густой черной вуалью.

– Семейный?

– Конечно. Видишь – я не один.

– Пять с полтиной.

– Веди! А не запрашиваешь?

– Да я так. Кому как угодно. Может, дорогой будет, есть и подешевле, – оправдывался лакей.