Гулящие люди
Шрифт:
– Ну, счастливо!
– И тебе здорово сторожить.
Перед дорогой в лес в слободах было сонно и тихо. Где-то далеко, должно быть на Волге, сзади Сеньки с Домкой всхлипывала в воздухе ночном, белесом и туманном, чайка. Две-три звезды над туманами высоко-высоко поблескивали. Когда въехали в лес, Домка из пазухи достала детскую шапку, небольшую темную, прижала к глазам, заплакала и спрятала обратно.
– Чего ты, Домна?
– Робяток вспомнила, Сеня.
– Живы будем, налюбуемся!
– Эх, все так, да сердце матерне ноет!
– Одно потеряла, другое нашла.
– Давай, Семен, подгонять!
В одном месте слезли, стреножили коней, дали им подкормиться.
Сенька, сидя на пне у дороги, сказал:
– Нехорошо! Лошади потные пьют в канаве с жадностью, хрипеть будут.
– Ништо! В лес на них не поедем, в обрат отпустим, отгуляютца дорогой.
У Берендеева болота, не переезжая гати, когда сквозь деревья засветилось, рассыпаясь искрами звездистыми и радужными, раннее солнце, Домка и Сенька остановили взмыленных лошадей. Домка из сумы у седла вынула медный рог и протяжно затрубила два раза.
Справа от гати дорожной, в стороне болота ответили свистом. Скоро на дорогу вышли в армяках и валяных шапках три лапотных бородатых мужика. Домка сказала:
– В гости к вам, товарыщи!
– Любо, Домнушка!
– Любо нам! С товарищем пришла, добро!
– Снимите с коней сумки, уздечки, а коней в обрат! Вышедшие из леса бойко поснимали с коней сумы, уздечки и седла. Повернули лошадей головами к дому и свистнули.
Лошади радостно отряхнулись, пошли было шагом, и вдруг, заржав, понеслись в сторону Ярославля.
От гати с версту тропка шла по краю болота мокрая, потом поднялась на косогор и спустилась снова в низину, а когда вывела на косогор, то пропала, и перед идущими встала стена непролазного ельника, заломленного буреломом.
– Вот туто надо ползком мало, а там разогнемся! – сказал передний и, поблескивая берестом мокрых лаптей, пополз. За ним ползли все, отгибая от земли свисавшие колючие ветки густого ельника.
Долго ползли; когда миновала густая заросль, подхватила березовая роща, по роще шли не прямо, а по редким зарубкам на стволах, потом шли ельником и вышли на обширную поляну, ровную и сухую. Здесь открылся Берендеев бугор, в боку его были вырыты землянки и закрывались деревянными дверями.
Под землянками врыты в землю деревянные таганы, стояли скамьи, вместо ножек у скамей были обрубленные ветви сосен, и сами сосны колоты пополам и тесаны.
– Гей, ватаман, примай гостей!
Сенька и Домка сняли сумы, сели перед таганом, а мужики-поводыри, скинув шапки, остались стоять. Из одной землянки открылась дверь, вышел коренастый, обросший черными кудрями и такой же бородой мужик, в черном плисовом полукафтанье, обшитом золотыми галунами.
За кушаком пистолет, из голенища правого сапога торчала роговая рукоятка ножа.
– Ну, здорово, Домна Матвевна! – сказал он, подходя к Домне, прибавил: – Давно пора боярину служить закинуть.
Атаман подал Домке руку, взглянул на Сеньку, спросил:
– А этот с тобой?
– Со мной мой муж, Григорий.
– Вот не знал, што ты мужня жена! Ну, теперь давайте пить, гулять, а коли время сыщется – и забавляться. Эй, робята, огню!
Трое поводырей, скинув кафтаны, натаскали валежника, сыскали топоры, в сухом воздухе скоро понесло дымом.
Сенька сказал:
– А не боитесь,
– Пущай придет, примем! Вы подите в землянку – крайняя вам, лишнее скиньте с себя.
Сенька и Домка пришли в землянку. Там была постель на козлах, а другая помещалась на земле – от пола в аршин, было в горе вырыто углубление со сводами. Сенька снял кафтан, потом и панцирь.
– Добро, Семен! Кабы не тоска по робенкам, то и жить можно…
– Спасла мужа, потеряла детей. Не спасла бы, тогда на детей любовалась, – улыбнулся Сенька.
– Пустое говоришь. – Домка вынула из сумы одеяло и тканую мягкую простыню. Устроила постель. Постель была из медвежьих шкур, положенных одна на другую. – Жестко будет нынче, а там излажу.
У огня они все трое – Сенька, атаман и Домка – выпили водки, закусили жареным мясом; когда пали сумерки по лесам и по небу, стали собираться гулящие. Было их с атаманом, сосчитал Сенька, тридцать три человека.
– Сколь у нас оружия, атаман?
– Пистолей с полусоток есть, справные все, три пищали, два мушкета, топоры, кистени, рогатины, капканы. Еще три короба рогулек железных. [413]
– В прямой бой идти нельзя!
– Нам пошто в прямой? Петли ставим, капканы, а где плотно, коли опас большой, мы железный чеснок кинем, мохом запорошим сверху, тогда не пройдешь тут и не проедешь.
413
Род проволочного заграждения того времени – четыре изогнутых рожка, на концах рожков острые зазубрины. Они же чеснок.
Сенька был спокоен и доволен. Домка погрустила о детях и тоже успокоилась на том, что ее «приголубник», кого и видеть не чаяла, тут живет с ней.
Ночью, радостные, уснули. Перед тем как разоспаться, Сенька сказал:
– Узнай, Домнушка, все ли гулящие меж собой и с атаманом сговорны? Глядеть надо зорко, чтоб кто по злобе ли, аль неразумью ватагу не погубил!
– Спи, родной, все проведаю…
Утром к богорадному прибежал поваренок. Старик выпускал из тюрьмы закованных сидельцев [414] , чтоб ходили собирать себе корм.
414
Старик выпускал из тюрьмы закованных сидельцев… – чтобы не кормить арестантов за казенный счет, их выпускали со сторожами побираться по городу; обычное явление в XVII в.
Поваренок ждал. Когда сидельцы ушли, ушли и двое стрельцов сопровождать гремучую нищую братию тюремщиков, коих сидело в тюрьме ярославской восемь человек, старик спросил поваренка:
– Пошто пришел? Провизия твоя у клюшницы Матвевны! – Не за тем я, дедушка; послал повар к Домне Матвевне, а там и подклет пустой… и нету ее, ни пушиночки…
– Да што ты! Ой, малой, ой, лжешь! И куда она подевалась? Караулы десятник тоже не менял, стрельцы ропочут. Ой, пойдем, пойдем!
Старик шел и разводил руками. Ходил по дому, хрипло покрикивал: