Гулять по воде
Шрифт:
– Здравия желаю, а если простудимшись, так под кустом спать никак нельзя.
А ему оттуда отвечают:
– Ничего, мы привыкши.
Коля спрашивает:
– А сколько вас там?
В ответ к нему высовывается голова в девичьих коротких косах и сопит чумазым носом:
– Нас здесь я одна.
Коля подумал и опять спрашивает:
– А с соседом вашим знакомство имеете? – и на Черного монаха показывает.
– Если вы про то, кто его расписал, то я, – отвечает бродяжка, вылезает совсем из-под куста и косы, со сна растрепавшие, перевязывает. А сама в клеточной обтертой рубахе
– Очень приятно, – говорит Коля. – Я тоже с оным монахом малое знакомство обрел. А только загадочно мне, отчего он у вас по воде святого озера идет и что за красный след за ним волочится.
Бродяжка на это плечами жмет:
– Идет себе да идет. А вы разве по воде не ходите, раз у самого святого озера живете?
– Нет, не умею, – сознается тут Коля и для оправдания добавляет: – Да никто здесь не умеет, а только, может, в заморских странах по воде, аки посуху, чудодеи ходят. Но и того я не видал, а разных других чудес насмотрелся.
– Чудодеев я не знаю, – говорит ему бродяжка и край хлеба из кармана достает, – а что у самого святого озера такие неумехи живут, это жалко.
И Коле половину краюшки отламывает. Но он брать не стал, потому как и без того хлеб задаром ест, и говорит:
– Странные ваши слова, я таких никогда не слышал, хоть вообще слыхал много разного. А откуда вам все же сей монах знаком?
– Ниоткуда, – отвечает бродяжка с полным ртом. – Может, я его себе придумала? – И голову набок задумчиво уронила.
– И остальная шифровальня на стенах ваша?
– Моя, – кивает.
– А сами из каких краев будете? – расспрашивает Коля.
– Из всяких, – отвечает, – из отеческих.
– К нам надолго?
– К вам, может, и надолго, – говорит. – Погляжу, что будет. Больно вы тут дикие. Вот одна какая-то, в париках кудлатых и хламидах сборчатых, все ходит, на мои рисунки ругается. Все говорит «Чую, чую». Странная какая.
А Коля в этом тетушку признал и вздыхает:
– Это правда, дикие мы тут. Он вот, – на монаха опять показывает, – тоже обещался скоро к нам быть.
– Раз обещался, будет, – отвечает бродяжка.
– А все же загадочно, – говорит Коля.
– Что загадочно?
– Откуда вам знать, как здешний монастырь смотрелся, до того как руиной стал. А давно это было.
– А может, он мне приснился? – говорит бродяжка и опять голову набок.
Коля тут помолчал, а потом снова спрашивает:
– А монах, говорите, местный был?
Бродяжка удивляется:
– Ничего я такого не говорила.
– Ну как же, – отвечает Коля, – а красный след отчего волочится? Выходит, это еще в земной жизни и в теле, а из тела кровь. Отчего кровь? – спрашивает.
– Так убивали их, – говорит бродяжка.
– Ага, – сказал тут Коля проницательно, – понимаю. Благодарствую вам. А только под кустом спать не надо, больно тонкое вы создание, хоть и бродяжное.
– Ничего, мы привыкши, – опять она отвечает. – И вам благодарствую.
– Ну прощайте, – говорит Коля.
– Еще, может, встретимся, – сказала бродяжка.
А Коля опять разок глянул на монаха, шагающего по
XXIII
Кондрат Кузьмич совсем себе настроение улучшил делами государственными. Все как нельзя удобно складывалось. Дивное озеро мастера-умельцы замеривали – на ладонь в неделю мельче стало, а то ли еще будет, когда в разгон возьмут. Бритые головы тоже себя показывали со всех сторон, народец на свой лад бодрили не хуже Щекотуна со всем его семейством. А в газете опрос с населения сделали да на счетах посчитали, что уже много кудеярцев за укрепление руки Кондрат Кузьмича стоят и замыслы его касательно озера полностью выдерживают, потому как сей водоем есть предмет претыкания и бритоголовых бесчинств, а иноплеменцам урон.
Были, правда, недовольные. Церковь опять же мнение произносила против высушки, и чего еще придумали: старух соберут, встанут на улице с иконами да псалмы распевают. Но это ничего, они никому не мешали, а только публику помалу развлекали. Кондрат Кузьмич и сам, бывало, на праздник церковь посетит, со свечкой постоит, благодарность от народа примет. А потом еще в благочестивый шемаханский дом зайдет, посидит с тамошними, а оттуда на дивное озеро вместе отправятся и ноги в нем вымоют, и опять от этого расположение народное. Оттого благочинным Кондрат Кузьмич препоны не строил, пусть их распеваются.
А другое вот недовольство как-то нехорошо отрыгивалось в организме у Кондрат Кузьмича. Как бы совсем бунта не вышло. А все потому, что кудеярцы народ беспощадный и бессмысленный, думал про себя Кондрат Кузьмич, культурности не понимают и рождены для мордобоя. О сем недовольстве главный дознаватель Иван Сидорыч ему исправно доносил и предлагал крепкие меры. Бритые головы, говорит, разбудили в некотором населении патриотическую нервность. Теперь чуть что – сразу шум поднимают и за святое озеро рубахи на себе рвут, а политику ругают. Но пока мирно, говорит, только с мордобоем.
– А как бы совсем бунта не вышло, – отвечает ему на это Кондрат Кузьмич и крепкие меры с Иван Сидорычем обговаривает.
Но это тоже ничего, потому как Кондрат Кузьмич на нашем кудеярском недовольстве пуд соли съел и руку набил, не впервой ему такое на себе испытывать. А оттого душа не омрачалась. Наоборот, тоже вот распевалась. На дивном озере начали стелить по воде песенную площадку для звездоносной Моры Кик и продавать билеты. А места зрительные расставляли на берегу, и ряды от воды вверх на холм забирались, как в натуральном театре. Публика от того в восторг привелась и на билеты толпой шла, а которые кудеярцы билеты баловством считали, те просто ходили на звездную площадку смотреть и семечками плеваться. В городе везде плакаты развесили: Мора Кик посреди утопленного города, а там одни купола, маковки и шатры резные. А это чтоб народ разбередить красой неописанной да пользой, какая может от этого богатства всем приключиться.