Гуманная мизантропия
Шрифт:
«Молодежные политики» не пришли ни один. У нас, сказали, было много занятий, и мы устали.
Редкая «дискуссия» проходит с такой наглядностью. Потеряли всего полчаса, и все ясно. По теме молодежной политики.
Когда мне было 13 лет, мы надругались над Карлом Марксом. С родителями. Время такое было. 1991 год, да еще большая уборка-чистка. Выкидывали все лишнее. Нашли ископаемый том «Капитала»: мятый, трепаный, без обложки. Короче, реликвия. И мы ее — с подобающими речами — вынесли на помойку. «Отряхнем прах
Многие психоаналитичные граждане решат: так и завязались его отношения с классиком… Не думаю. Вряд ли. Но история хорошая. Настраивающая — именно сейчас — на вечность и добрый лад. Особенно когда тебя носят в помойку, или помойку носят к тебе. А что? Маркс терпел, и нам велел.
Политические дебаты. Из отзыва на меня: «Выступал ты, Саш, хорошо, но внешне выглядел как-то пидаровато». Охренеть. Нашли себе, блядь, метросексуала, где не искали. Я то знаю, что мой стиль — радикальный антигламур: русский валенок на марше, куль картофеля в пиджаке с карманами.
Ношу костюмы именно по этой причине: мне нужны карманы. Десяток предметов, которые некуда деть. К лету их число загадочно убывает, и я перехожу на джинсу.
Чего там пидароватого? Медленная речь? Очки? Лохматые волосы с месячной бородой-щетиной?
Помню, звонит мне в полночь одно мурло — зовет пить водку. «Я уж подумал, Саш, что ты пидар» — «Почему?» — «Ну как: звонишь ночью незнакомому человеку, а он тебя сразу на хуй на шлет».
По схожей причине меня как-то записали в евреи. Вежливость — вещь такая. Осторожнее с ней надо. Помнить, что лишняя вежливость — ранит чувства окружающих… Провоцирует…
Несколько лет назад напились с товарищем. Потянуло на всякую дурь, экстремальную и возвышенную.
— Давай, — говорю, — дьявола вызовем. Втроем посидим. Ты же типа врал, что умеешь.
— А как будем вызывать — ниточкой, иголочкой, ложечкой?
— Тебе вообще-то виднее.
— Есть риск, что сгорит квартира…
— Я такую квартиру знаю — в огне не горит, в воде не тонет.
Тут товарищ говорит, что нужен еще литр водки. Иначе, мол, дьявол не придет. Смотрим — а нету денег. И литра водки, соответственно. Ну, ничего. Взяли полтора литра пива и поперлись в ту самую квартиру, к знакомой.
А настроение такое же дурацкое и высокое.
— Ну давай, — говорит наш мистик, — я вам на таро погадаю. Только нужна картофелина и свечка.
Про свечку все как-то поняли. А картофелина? Тем более нет в доме картошки. Морковка есть.
— Ну клади морковь. Хотя картошка лучше — она честнее. Ее для честности надо.
Ну и пошло-поехало. Мне раскинули три раза. На один карьерный вопрос, на личный, и на все сразу, как это говорится, «на жизнь». Счет 2:1. В пользу того, что обломится.
Любовная лабуда, как и было предвещено, обломилась через неделю. Карьерная — через год. А по жизни, сказали, все будет хорошо: «жить будешь
Ну вот. Обломы резко повышают валидность всего нашего приключения с морковкой и свечкой. Осталось только ждать покровителей. И дело в шляпе.
Подруга, чуть жившая на Западе, говорит: такого сексапила, как в Красноярске, там нет ни фига. Летом наша главная улица — проспект Мира — впереди Европы всей. По числу девушек, целиком инвестированных в свою сексуальность. Есть очень симпатичные. Есть не очень. Есть страшные. Но все, невзирая на исходные данные, имеют предельно товарный вид. Ежели угодно, гламурный. Парад эпохи: секс, выраженный через деньги, и деньги, выраженные через секс.
Подруга немного ворчит:
— Некоторые девчонки одеты почти проститутками. В Европе их бы так и поняли.
— На вашем гнилом Западе одежда менее зовет к сексу?
— Конечно. Там меньше необходимости отдаться, чтобы продаться. А здесь такое ощущение, что все надо успеть к двадцати. Ну к двадцати пяти максимум.
— Чего успеть?
— Не столько потрахаться, сколько совершить главную сделку жизни — найти оптового долгосрочного спонсора. Судя по одежде можно понять, сколько именно придется потратить на каждую. А европеец — скуп. К тому же их женщинам удобнее заработать самим.
— И выглядеть как черт знает кто…
— И выглядеть как черт знает кто, которому удобно выглядеть черт знает кем. Они делают исключение — когда захотят. Просто одежка-в-обтяжку, топики, мини-юбки не считаются униформой любого дня.
Бывает: сетую на плохие условия. Мол, нет условий для творчества, и т. п. А какие тебе условия — кроме чисто физических: поесть, поспать, и чтобы не били палкой? Вспоминаю, что Набоков писал свой «Дар», сидя на унитазе. Больше было негде. И написал — целый «Дар». А ты, блин? Помогает плохо. Но все равно: надо вспоминать Набокова. Еще можно сравнить условия Моцарта и Сальери…
Сидим в красноярском ресторане с Толиком, московским поэтом, подрабатывающим тут копирайтером. Толик угощает. Мне звонит знакомая девушка. Зовет в гости, но в итоге зовется сама. Девушка с парнем, тот с бритой головой и еще каким-то кентом. Толик угощает всех.
— В случае чего отобьемся? — шепчет он мне, разливая под рыбу водочку, — али нет?
Во как. Центральную Сибирь угощают не абы как, а с риском для жизни. Вдруг чего-нибудь откусит.
В большой квартире в Красноярске жили приезжие «специалисты от оппозиции», двое левых и двое правых. Все очень не любили Путина, и неплохо относились друг к другу.
Как-то утром захожу в гости. Меня зовут к завтраку.
— На нормальную квартиру в Москве, — говорит правый, — надо работать уже года три. Абзац какой-то.
— Ничего, — отвечает левый, — когда мы придем, в Москве станет много пустых квартир.
— Только нас не трогайте.