Гуманная мизантропия
Шрифт:
А если кто попросит, к примеру, две восемьсот — хрен ему. И сто пятьдесят рублей — хрен. Либо сто, либо уж пятьсот. А лучше всего — ничего. Потому что ничего — самое круглое и ровное. Это не жадность, потому что потерять сто рублей мне лучше, чем восемьдесят восемь.
Имеет ли сие отношение к тому, что на бытовом языке зовется шиза?
А на специальном, шизоаналитическом,имени Ж. Делеза и Ф. Гваттари — тяготением к параноидальному полюсу? Как известно, фашизоидному?
Подруга затащила на йогу. Не знаю, какое отношение секция имеет к традициям Древней Индии, к одной, как водится, из шести даршан… Наверное, никакого. Но секция — хорошая. И девушка-тренер — хорошая. И упражнения. В основном — на несчастный мой позвоночник.
Но что любопытно — в группе ни одного мужчины. Они качаются железом в соседнем зале. «Чего так? — спрашиваю девушку-тренера. — Брезгуют?» — «Не выдерживают. Слишком тяжело им. Приходят и уходят. Вот мой молодой человек — не выдержал…»
И действительно: чистое «качание» легче. Я чуть-чуть сравнил. Что угодно проще, нежели силовая йога. И есть женщины в русских селениях…
Я походил немного — и сбег.
Не выдержал. Как настоящий мужчина.
Если верить в линейную экстраполяцию текущих трендов — лет через десять я сдохну. Или стану тяжким инвалидом. Или даже через пять.
Просто вспоминаю, что я успевал — лет семь-десять назад. Учиться, работать двойную норму (или на двух работах), рьяно выпивать (ноль пять в рыло, и с утра на работу), еще более рьяно — читать (однажды я посчитал — закладки в сорока книгах), влюбляться, маяться дурью, шляться по каким-то окраинам, и писать за вечер рассказ… А сейчас?
Работоспособность — ниже средней. Никакого разброса «вширь», мучительная нехватка — на движение «вглубь». Если что-то еще успеваю, лишь за счет методичности. Почти ничего не хочу. Витальность словно подорвалась на мине, и дымится, и куски ее раскиданы по окрестным елкам…
По точкам, как учили нас в школе, строится линейный график. И вот он упирается — страх сказать куда. И страх сказать — как скоро.
Но это — если верить в экстраполяцию.
Я-то не верю.
В конце 19-го столетия тоже строили линейный график: к какому году цивилизация захлебнется в лошадином дерьме? Считали рост городов, рост лошадиного транспорта, и мутили стандартный тренд. Точно не помню, но кажется, что к 1950 году слой навоза в городах должен был составить 40 сантиметров.
Как-то ведь обошлось? Не утопли же в говне?
Верю, что дурное количество переходит в какое-то разумное качество… Где бы я был — если бы не верил?
Однажды мы забухали так, что чуть не пропили родную редакцию, а важный политический проект — пропили в самом деле. Ну и часть своего доброго имени — не без этого. И вот был исторический момент, когда верховный босс отправился вправлять мой запой. Пришел домой ко мне с тортиком, встретил там мою маму и долго мило беседовал. Травил какие-то байки. «Вот выпьешь ты сегодня еще, — говорит, — сочту это за личное неуважение…». Ну и пили чай. Я так остохренел
Дядя моего товарища — крупный капиталист, некогда руливший КрАЗом, ныне перебравшийся за рубеж. Входящий в топ богатейших собственников Франции. И вот он зовет племянника в гости. Оплачивая дорогу, гостиницу, давая какие-то страшные деньги на «карманные расходы».
Племяш вылетает в Москву, но там почему-то нет возможности тут же лететь в Париж.
— Ну че? — говорит он мне, — беру обратный билет, до Красноярска. Из аэропорта сразу на такси на Предмостную, и в клуб — посидеть с ребятами.
Клуб — это был такой самодельный подвал, где собирались ролевики, пили спирт и общались. И вот мой товарищ сутки колдырит в подвале технарек от бабы Зины, потом выезжает: аэропорт — Москва — Париж — Ницца и т. д. Проиграл в каком-то казино 10 000 тамошних денег, погулял, позырил, пофотал.
И вернулся в красноярский подвал — докалдыривать. Докалдырить — иногда очень важно. У него на это ушло три года.
Сейчас это деловой деятель, жуть с каким портфелем. Без всяких, оговорим, влияний своего дяди. Правдиво иллюстрируя собой ложный тезис, что всему свое время. Ага.
Все-таки славная страна, замечу я некорректно (нельзя единичный акт возводить в теорию, но ежели сильно хочется, то все можно). Тут можно оговорить, что «местами» и «периодически» — но какая разница?
Есть истории, которые отрываются от ситуации и бытуют далее — как фольклор. Скажешь — «был свидетелем» — не поверят. Все равно что начать: «Сидим мы с Василием Ивановичем и Петькой в бане…». А я вот был свидетели. Правда, не с Петькой.
— И каких мастеров Возрождения вы знаете? — спрашивает вузовская учительница.
— Микеланджело, — подсказывает товарищ.
— Дурак ты, — огрызается студент. — Микеланджело и Донателло — черепашки-ниндзя.
Так оно все и было.
«Мне нравится слово хуй», — делится миловидная девушка, лет двадцати, в очках. Познакомились не абы где — в краевой библиотеке. Еще она зовет Анну Андреевну — Анной Андреевной. Сразу видно — филологиня. И еще, наверное, что-то пишет. Прозу там, стихи. Вряд ли настолько энергоемкие, как любимое слово, но сама девушка, официозно выражаясь, «с потенциалом».
Известна поговорка о том, что крепкая проза пишется крепкой задницей, главное, мол, сидеть и не бегать. Приписывают ее Толстому. Мне же литературная мудрость передалась лично, из рук, что называется, в руки. На банкете Виктор Астафьев подозвал к себе и молвил, понизив голос, про «задницу». Если прославлюсь — тоже кому-нибудь передам. Но сначала надо в классики. Я без шуток. Фраза хороша, но недостойна уст графомана.