Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»
Шрифт:
— Значит, других настоящих не будет?
Анна покачала головой:
— Тебе беспокоиться не о чем.
Он уехал на другой континент. Весь в заботах и в жару — врачи полагали, что у Николая Степановича начинается тиф, и настаивали на том, чтобы он остался дома. Но удержать Гумилева никто не мог. Экспедиция отбыла в назначенный срок.
И вдруг письмо. «Милая Аника, я уже в Одессе и в кафе почти заграничном… Я весь день вспоминаю твои строки о приморской девчонке, они мало что нравятся мне — они меня пьянят. Так просто сказано и так много. И я совершенно убежден, что из всей постсимволической поэзии ты да, пожалуй,
Дорогой подарок — признание Гумилева. Уничтожая всякую переписку, Анна сохранит несколько бумаг. Среди них и это письмо.
Жаль, что у них не сложилось — не могло сложиться! Он, с гипертрофированным чувством собственного достоинства, искал в женщине царицу и покоренную рабыню одновременно. Укротитель по природе своей, он должен был ежечасно бороться со стихией — природой, женским коварством, смертельной опасностью. Она, более всего ценившая свободу, покоряться не умела, нуждалась в мужской поддержке и беспредельном послушании. И без всяких обременительных обязательств. Какие могут быть обязательства у той, которая всецело подчинена одному зову, одной власти — велениям своей смуглой Музы?
Как-то, прибираясь в шкафу Николая, Анна обнаружила связку женских писем. Писала «любимому и единственному Коленьке» Ольга Высотская — молоденькая белокурая актрисулька из театра Мейерхольда. Анна читать не стала — отвратительно. Конечно же, он имеет право развлечься на стороне при такой ледяной жене. И пусть! Забыть, наплевать. Никогда не рыться в чужих бумагах. Анна засунула письма на место, вытерла ладонь о юбку, словно испачкалась.
Жгу до зари на окошке свечу И ни о ком не тоскую. Но не хочу, не хочу, не хочу Знать, как целуют другую…Часть третья
Глава 1
«Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить…» А.А.
Анне везло на мужчин, которые хотели и могли отшлифовать ее дар. Гумилев, первый беспристрастный учитель светскости и стихотворчества, немалую роль сыграл в формировании Ахматовой как поэта. Георгий Чулков помог веско прозвучать ее имени. Его слова об Анне Андреевне определили отношение художественной элиты к молодой поэтессе.
И вот произошла встреча с Николаем Владимировичем Недоброво, о влиянии которого сама Ахматова вспоминала как о решающем. Блистательный литератор, поэт, критик, историк, стиховед — Николай Владимирович работал над большой книгой о Федоре Тютчеве и внимательно следил за современным художественным процессом. Задумав организовать «Общество поэтов», Недоброво захотел украсить новое объединение самыми элегантными и модными дамами столицы.
Обдумывая кандидатуры персон, способных поднять популярность нового Общества, Недоброво вспомнил и о супруге Гумилева. Примадонна «Бродячей собаки», любимица питерской
Несколько раз в «Башне» Анна встречалась взглядом с господином, одетым в высшей степени элегантно. Глаза его были фиалкового цвета, а лицо… В него хотелось смотреть не отрываясь. Тонкие, идеально выписанные черты и необычайно бледную кожу с легким, как на фарфоре, румянцем покрывал налет печального одухотворения. Заходил Николай Владимирович Недоброво и в «Собаку», но чрезвычайно редко — подобные увеселения, очевидно, были не в его вкусе.
Анна рассказала о приглашении приятельнице — Сазоновой-Слонимской, и та пришла в восторг:
— Я буду счастлива, если вы подружитесь с этой феноменальной семьей!
В апреле 1913 года в петербургской квартире Недоброво состоялась встреча по случаю открытия «Общества поэтов». Анна была поражена эксклюзивно-антикварной обстановкой дома, свидетельствующей не только о достатке, но и о вкусе хозяев. Все детали убранства здесь, вплоть до мелочей, были явно музейного достоинства. Соответствовала дворцовому интерьеру и встречавшая гостей супружеская чета. Хозяин — в безупречном фраке, с блестящими, на пробор причесанными волосами, и хозяйка — в бриллиантах сокрушительной ценности.
Приглашенный Недоброво Александр Александрович Блок, прочтя свою новую пьесу «Роза и крест», откланялся. Затем чтения продолжались до самого обеда. Читала и Анна.
Обед незаметно перешел в ужин. Свечи в канделябрах шестнадцатого века, музейный фарфор, официанты в перчатках… Анна в любимом длинном черном платье и черной кружевной испанской шали гордо сидела с прямой спиной на резном стуле венецианской работы. На шее — крупные агаты, привезенные Гумилевым из дальних стран. Нет, «дворняжкой» она себя не чувствовала, потому что уже видела, как отреагировали на ее стихи приглашенные и, главное, хозяин. В его взгляде огонь восхищения Анной боролся с тайной мукой. Ей была знакома природа таких взглядов: он желал ее и как поэта, и как женщину.
В курительном салоне Анна села на мягкую кушетку с золочеными кистями. Комната, напоминавшая дворцовые покои в каком-нибудь флорентийском дворце времен Ренессанса, способствовала задумчивой мечтательности. Она пускала дым в покрытый фресками потолок, размышляя, почему такие мужчины и такие дома достаются другим женщинам, и в подметки ей не годящимся.
— Вот вы где, дорогая! Можно присоединиться? — Присев в кресло напротив Анны, Сазонова закурила пахитоску в длинном мундштуке. — Как я рада, что вы здесь! Кажется, впервые в этом чудесном доме? Смущены роскошью? Право же, это не буржуазная, а подлинно аристократическая роскошь. Каждая вещь в этом доме имеет художественную, эстетическую ценность. Поверьте, хозяева умеют наслаждаться настоящим искусством и вещами с историей.
— Представительная пара. Прекрасный дом. — Чужое богатство не вдохновляло Анну. Сазонову, напротив, переполнял восторг.
— Утонченная внешность и изысканность манер хозяев не случайны. На них поработало несколько поколений древней ветви русских аристократов. Наследственность. И Любочка прелесть — вы непременно подружитесь. Согласитесь, это именно та редкая женщина, которую можно было бы представить рядом с Николя. А какая романтическая влюбленность связывает их!
— Право, они удачно нашли друг друга, — согласилась Анна, понимая теперь, что брошенный на нее взгляд фиалковых глаз она истолковала слишком лестно для себя.