Гумилёв сын Гумилёва
Шрифт:
Из письма от 2 мая 1956 года: «Львы… заслуживают шлепки по тощим задам».
Особенно задело Гумилева слово «измимозился».
Письма Натальи Варбанец оставляют чувство неприятного недоумения. Любовь к изящным искусствам может уживаться с бессердечием, нравственной глухотой. Такое случается. Но Вар банец даже чувство слова изменяет. Писать больному человеку в лагерь «измимозился», «дуешься», «ишак» – нравственный садизм. Она не понимала этого или сознательно подбирала слова побольней? А может быть, нет здесь загадки и нет противоречия. Случай Натальи Варбанец, если судить по ее дневнику, это случай Дориана Грея. Неизящная, некрасивая оболочка вызывала у Варбанец, как у героя Оскара Уайльда, неприязнь,
Птице был неприятен неухоженный внешний вид Гумилева. В дневнике она упоминает его штаны с махрами и тяжелые ботинки. Не пожалела его по-женски, не скрасила холостяцкий быт, а брезгливо отвернулась. «Смесь лагерного жаргона с Блоком» в первом письме Гумилева вызвала у нее отвращение. Но мог ли он тогда думать о красоте слога?
М.Л.Козырева вспоминала, что после ареста отца и Гумилева как-то сказала Птице: «Когда они вернутся, вот будет счастье». Птица ответила: «Из приюта компрачикосов красавцами не возвращаются». Вот и опять она подумала о красоте, прежде всего о красоте. «Только бы живыми вернулись», — сказала бы нормальная женщина.
Долгое время Льва и Птицу связывал общий уровень культуры. Они легко перебрасывались литературными цитатами и французскими фразами. Но постепенно и эта связь стала слабеть. Пока Варбанец с Люблинским ходили в Эрмитаж и филармонию, Гумилев в лагере смотрел незатейливые советские кинокомедии. И они ему очень нравились. Однажды Гумилев попросил Варбанец прислать ему легкий французский роман «с любовью и приключениями». Не покупать, а просто взять с полки, какой не жалко. Наталья прислала ему «Тиля Уленшпигеля». Со стороны кажется, что она просто издевалась над бывшим любовником. Вместо развлекательного романа – инквизиция, испанские сапоги, пытка водой, сожжение на быстром огне, сожжение на медленном огне – всё это, конечно, должно было очень развлечь и ободрить узника ГУЛАГа.
Для сравнения не могу не упомянуть, что Татьяна Крюкова, верный и добрый друг Гумилева, тоже прислала ему книгу. Но это были «Посмертные записки Пиквикского клуба», они и в самом деле врачуют душу. Правда, Гумилеву роман Диккенса не понравился, он и дочитывать не стал.
Чем дольше длится переписка, тем больше взаимных обид и упреков. В одном из первых писем Гумилев спрашивал Птицу о ее новом замужестве. Зарегистрирован ли брак? Для него это было важно. Брак Варбанец с Глебом Русецким, сотрудником библиотеки, зарегистрирован не был и длился недолго. Но имя Глеба в письмах Гумилева к Варбанец упоминается часто. Сначала с оговорками: никакой ревности, он просто интересуется ее жизнью. Затем Гумилев уже не может удержаться от ядовитых замечаний: «…как ты при описанном тобой квартирном кризисе устраивалась с Глебом. Ведь не по-братски, а?» Гумилев требует от Птицы подробностей, уточняет: жили ли в одной квартире или «он был муж приходящий»? «Как это все происходило?». Наконец, он открыто ревнует, попрекает: «Для Глеба нашлось у тебя и место, и забота, и всепрощение». И уже спустя долгое время спрашивает: «А все-таки ты кончила отношения с Глебом?» Гумилев часто просит Варбанец писать ему о приятном, не поучать, не «прорабатывать»: «Я больше не могу завоевывать тебя».
В феврале 1956-го иллюзии как будто покидают Гумилева. Он понимает, что Птица не хочет семейной жизни, по крайней мере семейной жизни с ним.
«Я отдал ей время и силы, которые, таким образом, уходили на ветер. <…> Я остался у разбитого корыта и даже сейчас, когда положение изменилось и она опять вспорхнула перед моим удивленным взором, — по сути все так
К весне 1956-го любовь и ревность сменяются усталостью. Слово «Мумма» исчезает из его писем. Остаются, в лучшем случае, Птица или «милая винья». Последний лагерный месяц он ей не пишет.
Омский лагерь Гумилев покидал с уверенностью: отношения с Птицей окончены. Всё. Решение принято.
Но в Ленинграде он как будто позабыл о своем решении. Гумилева ждали еще два месяца «болезненных объяснений», хотя у него появились и другие женщины. Но разорвать с Птицей сразу, решительно, бесповоротно он не смог.
Из письма Льва Гумилева к Василию Абросову от 29 июня 1956 года: «С Птицей меня связывают непонятные волшебные чары, и я не могу от нее оторваться…»
В июле 1956-го они все-таки расстались. Произошел, по словам Гумилева, «полный расплев с Птицей». Подробности расставания не сохранились. Быть может, к счастью не сохранились.
Еще раз они встретятся случайно в 1969 году на трамвайной остановке. Лев Николаевич тогда совершил некрасивый поступок, которым почемуто очень гордился и с удовольствием рассказывал о нем своим друзьям. Один из них, Василий Абросов, пересказал историю в письме к Гелиану Прохорову.
Дело было так. Наталья Васильевна, увидев Гумилева, зашла в трамвай с другой площадки, она хотела избежать встречи. Но Лев Николаевич прошел по вагону к ней и, встав неподалеку, начал читать своим замечательным голосом фрагмент из «Руслана и Людмилы». Варбанец вытерпела пытку, не повернувшись и не сказав ни слова, но «выпорхнула быстро» из трамвая. «Пассажиры ему заметили: "За что вы ее так отделали? Она ведь не такая безобразная"».
Очевидно, Гумилев прочитал вот этот отрывок:
Старушка дряхлая, седая, Глазами впалыми сверкая, С горбом, с трясучей головой. Печальной ветхости картина. Ах, витязь, то была Наина!.. <…> Наина, где твоя краса? Скажи, ужели небеса Тебя так страшно изменили?Гумилев искренне недоумевал, когда друзья порицали его. Он был убежден, что действовал правильно: «Вы все хотите, чтобы я страдал и не давал сдачи?!»
Ахматова поступила с Варбанец, своей несостоявшейся невесткой, намного страшнее. Несколько лет спустя после расставания с Гумилевым Птица узнала от мужа Марьяны, Алексея Козырева, о клевете, которую распространяла Ахматова. Анна Андреевна рассказывала и Льву, и Алексею, и своим «приближенным дамам», будто бы она узнала «из высоких источников (даже из документов!)», что Варбанец «была вызвана по делу Льва и на него клепала». Вот поэтому-то она, Ахматова, и вынуждена была Птице «отказать от дома».
Ахматова намекала сыну на неблаговидную роль, будто бы сыгранную Птицей, когда тот еще сидел в лагере. Гумилев тогда, кажется, не обратил на эти намеки внимания, но позднее поверил матери. В разговоре с Марьяной он, видимо, обвинил Птицу, за что тут же получил от Марьяны пощечину.
Однако слух продолжал жить, и бедная Птица была уверена, что ее имя навеки будет покрыто позором.
Из дневника Натальи Варбанец: «Конечно, после разрыва ей очень хотелось утешить Льва и удовлетворить его и свое самолюбие – но зачем клевета? Зачем эти выдуманные документы? <…> Это их благородная месть мне. <…> Как силен удар, нанесенный мне Анной… <…> Аннино измышление – а уж она-то знала цену клеветы! — останется на веки вечные прикрепленным к моему имени (кто ради меня станет рыть архивы, чтобы доказать, что этого никогда не было)».