Гунны. Грозные воины степей
Шрифт:
Когда вырос могильный холм и стихли стенания, гунны отметили похороны вождя веселым пиршеством, по словам удивленного готского монаха, «сочетая противоположные [чувства], выражают они похоронную скорбь, смешанную с ликованием». Когда наступила ночь, тело вынесли из шатра и положили в золотой гроб, золотой в серебряный, а серебряный в железный. Гунны объяснили значение трех гробов. Золотой и серебряный гробы указывают на то, что Аттила получал дань с двух империй, Западной и Восточной, а железный – что покорил многие племена. В погребальный холм сложили оружие, которое он отнял у врагов, драгоценные камни, украшения, а тех, кто сложил все это в погребальный холм, убили, чтобы «предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, таким образом вознаградив их; мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребенного».
Погребальные обряды гуннов и германцев обнаруживают поразительное сходство, но едва ли большее, чем отличие. Некоторые авторы предполагают общее происхождение погребальных церемоний у гуннов и германцев. (Эти погребальные обряды характерны для всех индоевропейских народов в древнейших времен, гунны же, завоевав множество индоевропейских (иранских, славянских германских и других) племен и народов, восприняли эти индоевропейские обычаи, распространенные от Западной Европы до Центральной Азии и Индии, еще находясь в начале своего этногенеза в степях Забайкалья и Монголии. – Ред.) Один ученый даже высказал смелое предположение, что англосаксы и гунны заимствовали погребальные обряды у Гомера. (Древние греки тоже были индоевропейцами, пришедшими на Балканский полуостров с севера около 2200 г. до н. э. – Ред.) Гунны могли узнать о Гомере [76] , когда пасли стада у Ольвии (на правом берегу лимана р. Южный Буг. – Ред.).
76
Технику кремации, включая и недоступные археологическим исследованиям детали обряда, очень ярко и подробно осветил Гомер, описывая похороны Патрокла, устроенные Ахиллесом.
Мы скорее согласимся с известным ученым, отмечавшим, что сходство следует объяснять единым социальным фоном (лучше не комментировать, как и чепуху насчет Гомера и Ольвии. – Ред.) героического века. И еще один момент в описании Иорданом погребального обряда представляет определенный интерес. Из всего гуннского языка, всех слов, с помощью которых общались разные племена, слов, которыми они пытались успокоить злых духов степей, сохранилось единственное слово – «strava» (страва). Мы не знаем, как его узнал Иордан. По нашему мнению, невозможно классифицировать гуннский язык на основании одного слова; высказывались предположения, что слово «страва» заимствовано у славян, германцев или тюрок [77] .
77
Иордан ясно говорит, что словом «страва» сами гунны называли погребальное пиршество на могильном холме. Нет никаких причин, чтобы для такого торжественного, бытового обряда гунны не имели собственного слова и заимствовали бы его из чужого языка. (Примеч. авт.) (Слово «страва» славянское, обозначает в южно– и западнорусских диалектах: «пища», «кушанье», «яство», «варево» и т. д. В то же время «стравить» – это «уничтожать», «сгонять» и т. д. – Ред.)
Обстоятельства смерти Аттилы, конечно, породили множество слухов. Говорили, что Аттила умер не естественной смертью, а был убит во сне своей невестой Ильдикой. Спустя столетие граф Марцеллин высказал мнение, что великий завоеватель был убит женщиной, вне всякого сомнения, невестой, спустя несколько часов после свадьбы. В одной скандинавской саге мы читаем, что Аттила был убит женой, отомстившей ему за смерть двух братьев, которых предательски
Можно легко вообразить, что известие о смерти великого гунна с огромной скоростью распространилось по всей Европе, вызвав неописуемую радость народов, и особенно римлян. В связи с этим событием, как пишет Иордан, «произошло чудо». В ночь смерти Аттилы – Приск клянется, что это чистейшая правда, – явилось Маркиану во сне божество и показало сломанный лук Аттилы. «Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим». Возможно, это выдумка Маркиана, а не историка; в данном случае оправданием может служить избыток чувств, охвативших императора при известии о смерти варвара. Конечно, это была не единственная легенда, которую придумал о себе Маркиан.
6
После смерти Аттилы его сыновья разделили между собой покоренные нации «жребием поровну». По словам потрясенного гота, «воинственные короли со своими народами были разделены ими, словно родовое имение». Нам неизвестно, сколько у Аттилы было сыновей, но, по утверждению Иордана, «по распущенности его [Аттилы] похоти [сыновей насчитывалось] чуть ли не целый народ». Во всяком случае, насколько нам известно, это был единственный случай в гуннской истории, когда империя отца делилась между сыновьями таким способом. Причем следует особо отметить, что они делили не территорию, на которой правил Аттила, а народы, населявшие эту территорию. Теперь гуннов не интересовала территория без людей. Вне всякого сомнения, сыновья не собирались действовать независимо друг от друга; Аттила и Бледа, похоже, никогда не предпринимали отдельных кампаний.
Однако в скором времени между сыновьями начались ссоры; каждый, помимо своей доли, стремился отобрать чужую. В результате между братьями произошоло несколько серьезных стычек. Ясно одно: их действия нанесли серьезный ущерб гуннской армии и подготовили почву для восстания покоренных народов. Бедные (как все имеющиеся в нашем распоряжении источники, повествующие об истории нескольких предыдущих лет) источники стали теперь еще беднее. Последние тлеющие угольки истории еще мелькнут пару раз, и в их свете мы мельком увидим ожесточенную борьбу на степных просторах и переселение народов, но подробности этих событий утеряны навсегда.
Восстание, похоже, подняли остготы, жившие в долине Тисы. Но это было только начало. Масштабное восстание германских народов началось под влиянием и руководством Ардариха, короля гепидов, которому Аттила доверял и которого посвящал в свои замыслы. Ардарих был больше других возмущен тем, что «со столькими племенами обращаются, как будто они находятся в состоянии презреннейшего рабства». После нескольких кровавых сражений произошла главная битва, по всей видимости, в 455 году в Паннонии у реки Недао (Недава, приток Савы), о которой повествует Иордан: «В ней можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его ране, и свева, отважно действующего дубинкой, а гунна – стрелой, и алана... с тяжелым, а герула – с легким оружием». Остготы, похоже раньше освободившиеся из-под гнета гуннов, не принимали участия в этом сражении, что стало впоследствии причиной враждебного отношения к ним со стороны гепидов. Однако гепидов поддержало большинство порабощенных гуннами народов: скиры, руги, свевы, герулы. Они сами не ожидали, что одержат полную победу, и, ликуя, утверждали, что убили 30 тысяч гуннов и их союзников, а среди них старшего сына Аттилы, Эллака, которого, как мы уже говорили, Аттила поставил управлять акацирами. Оставшиеся в живых братья сбежали через Карпаты к Черному морю, туда, где восемьдесят лет назад гунны возвестили о своем вступлении в европейскую историю, одержав победу над остготами.
Но сыновья Аттилы не собирались оставаться там навечно. Они, или некоторые из них, скоро стали возвращаться через Карпаты в долину Тисы. Они, вероятно, испытывали смертельную ненависть к остготам, которые начали восстания, закончившиеся сражением у Недао. В скором времени братья, стремясь вернуть прежнее положение, нападают на Валамера (Баламира). В политическом отношении остготы были обособлены. Между ними и гепидами отношения были напряженные, а когда они не поддержали гепидов в сражении у Недао, то вообще остались в полном одиночестве. Гунны напали на них как «на сбежавших из-под их владычества», словно они были беглыми рабами. Валамер (Валамир, Баламир) не ожидал нападения, а потому не успел предупредить братьев. И хотя он встретил гуннов «малыми силами», но сумел одержать сокрушительную победу. Эрнак, младший, самый любимый сын Аттилы, с небольшой частью уцелевших гуннов, сбежал с поля боя. С позволения Маркиана Эрнак и его приближенные нашли убежище в «Малой Скифии», у слияния Дуная и Тисы.