Гурко. Под стягом Российской империи
Шрифт:
Оставив лодку, сэр Лайард, укрываясь от жары в густой тени чинар, пошел пыльной улицей мимо кофейни, малолюдной в такую пору дня, харчевни, из чрева которой чадило бараньим салом и жареным луком.
На мраморных ступенях мечети нищий в отрепьях тянул руки, причитал слезливо:
— Бакшиш! Бакшиш! [18]
Сэр Лайард вытащил из кармана жилета мелкую монету, протянул нищему и не увидел — ощутил в своей ладони туго свернутый листик бумаги.
Опираясь на трость, Лайард постоял чуть-чуть, направился к карете.
18
Бакшиш —
В посольстве, усевшись за стол, развернул лист, прочитал: «Аллах милостив…» Британскому послу слова эти сказали о многом.
Великий визирь Мидхат-паша тайно уведомлял: султан хитрит, и с бухтой Золотой Рог вопрос по-прежнему остается нерешенным.
«Нет ничего тайного, что не стало бы явным», — говорит народная мудрость.
Султану донесли: заптий [19] при выходе из мечети усмотрел в поведении нищего и инглиза нечто подозрительное.
19
Заптий — полицейский (тур.)
Едва карета инглиза прокатила по булыжной мостовой, заптий ухватил нищего за ворот, потащил в полицию.
Ни добром, ни под пыткой нищий виноватым себя не признал и связь с инглизом отрицал.
Абдул-Хамид велел утопить нищего в сточной канаве, а за инглизом установить наблюдение. Султан догадывался: кто-то из его высших сановников-риджал находится в тайных сношениях с английским послом.
Конечно, Абдул-Хамид подозревает каждого, но больше всего великого визиря. Это он или кто-то из его друзей — «новых османов», «младотурок» [20] , как они себя именуют, сообщают инглизам обо всем, что происходит во дворце. Кто как не они мечтают видеть Оттоманскую Порту устроенной на европейский лад?
20
«Младотурки» — европейское название членов турецкой организации «Единение и прогресс», основанной в 1889 г. и возглавлявшей борьбу против феодализма и абсолютизма. В результате руководимой ими младотурецкой революции 1908 г. пришли к власти, но не изменили существовавшего строя Османской империи. После поражения Турции в Первой мировой войне организация самораспустилась.
А может, Мидхат-паша готовит переворот, хочет его, Абдул-Хамида свергнуть? Разве не Мидхат-паша и его «младотурки» свергли султана Абдул-Азиза? Став великим визирем, он потребовал принять европейскую систему правления. И на него, султана Абдул-Хамида, Мидхат пытался оказать давление, рисуя прелести конституционного устройства Порты.
А что из того получилось? Конституция для Оттоманской Порты — плохой компас, она подобна туману над Босфором. Он, Абдул-Хамид, будет управлять османами, как велит Коран, ибо милостивый Аллах дал султану власть не для того, чтобы слушать каждого сановника-риджала, а повелевать. И жизнь, и смерть всех османов и народов, какие находятся под властью Порты, в руках его, султана Абдул-Хамида.
Пусть инглизы и их стамбульский посол
Абдул-Хамид решает Мидхат-пашу пока не казнить, а, лишив звания, выслать из Порты. Участь великого визиря должны разделить все «младотурки».
В штабе ополчения, которое походным порядком двигалось к дунайской переправе, поручика Узунова дожидалось письмо брата. Уединившись, Стоян распечатал конверт, прочитал:
«Любезный брат мой! Судьбе угодно было разлучить нас неизвестно на какой срок. Когда это письмо найдет тебя, весьма возможно, я уже буду на месте, в корпусе Тергукасова. Теперь же пишу с дороги.
Мой неблизкий путь пестрит интересными и весьма любопытными остановками и встречами. От Ростова, в три конных перехода я добрался до станицы Уманской. Ехали степями. Снег стаял, и нежившееся раздолье местами горбилось курганами — могилами скифских князей. Станичники приспособили их как сторожевые. В Кавказскую войну на высоких курганах высились сторожевые вышки с сигнальными шарами, коновязями, караульными землянками.
Степи с высокой травой, после зимы высохшей, — раздолье для диких кабанов, волков, лис, зайцев и иной живности.
По пути мне попадались стада дроф, казаки именуют их дударями. В степных тихих речках, на берегу нередко поросших камышом и кугой, обилие рыбы, а на плесах, что подобны огромным блюдцам, птицы всякой, вспугнешь — стая небо закрывает…
Уманская — станица старинная, ее курень прибыл на Кубань из Запорожья еще с полковым атаманом Чепегой и войсковым судьей Антоном Головатым.
В Уманской я передыхал два дня. Станица большая, в ней размешается Ейский отдел. (Войско кубанское делится на шесть отделов.) Уманская выставляет два полка.
Рядом со зданием атамана отдела — просторная площадь со старинной деревянной Трехсвятительской церковью.
На площади казаки отмечают праздники, здесь они джигитуют, отсюда провожают на войну свои полки и здесь же встречают их. Для казака война — дело привычное. Их служба начинается с юных лет. Длится она подчас десятилетиями, до старости. Уманцы и казаки окрестных станиц уже направили на Балканы добровольцев, а в конце прошлого года из Ейского отдела есаул Баштанников увел на Дунай две сотни пластунов.
В станице мало больших домов, все больше, по местному выражению, хаты, где к жилой половине примыкает темный сарай. И люди, прежде чем попасть в жилую половину, должны миновать помещение для скота.
В Уманской поселился я в доме урядника Сироты. Хозяйство у него крепкое, и сам он с хитрецой. Его сын служит на Дунае, в Кубанском полку, где, со слов урядника, полковым командиром Кухаренко. Отец этого подполковника в свое время был наказным атаманом Кубанского казачьего войска и дружил с поэтом Тарасом Шевченко…
Из Уманской в сопровождении трех казаков мы по бездорожью, преодолевая неимоверно клейкую грязь, выехали в город Екатеринодар.
Сопровождает меня десятник лет пятидесяти, молчаливый старик.
Однако мне удалось узнать, что он участвовал в Кавказской войне, а в Крымскую кампанию отбивал попытки турок и англичан с французами высадиться у Новороссийска…
Столица Кубанского казачьего войска — Екатеринодар больше напоминает военное укрепление. Ночами в городе темень, чуть съехал с центральной улицы Красной, лошадь в лужах тонет.