Гусар на крыше

Жионо Жан

— Посидите немного в тени, — любезно посоветовал ему Анджело, вскакивая в седло.

Анджело повернул назад и пустил лошадь в галоп. Лошадь, почувствовав умелую руку, подчинилась. И хотя жара раскаляла воздух и даже без солнца обжигала кожу, на Анджело нахлынуло ощущение блаженства. Он вспомнил, что давно не курил, и зажег одну из своих маленьких сигар.

Поля и сады по обеим сторонам дороги были пустынны. Несжатая пшеница поникла под тяжестью колосьев. Неподвижные оливы отливали жестяным блеском. Горизонта не было видно. Холмы тонули в каком-то сиропе из миндального молока. От огромных абрикосов доносился запах гниющих плодов.

Наконец Анджело увидел платановую аллею, ведущую в деревню,

и ступил под деревья. Он ожидал, что снова наткнется на заставы, и даже приглядел боковую тропинку, по которой сможет умчаться, если его вздумают остановить. Но застав не было, и, несмотря на поздний час, деревня с наглухо запертыми ставнями казалась совершенно безлюдной. Он не спеша двинулся вперед. Однако ему стало не по себе, когда, въехав на центральную улицу, он увидел тянущиеся по обеим сторонам безмолвные дома. Но одиночество его успокоило, и он без страха встретил чудовищное меловое солнце. И все же эти дома, за фасадами которых таились темные комнаты и нечто, объясняющее эту тишину и безлюдье, вызывали в нем тревогу.

В центре небольшой площади, где находилась церковь, он увидел что-то черно-белое, распростертое в треугольной тени дома. Это был церковный служка в сутане и стихаре. Рядом с ним лежал длинный крест, какой носят на похоронах, ведерко со святой водой и кропило.

Анджело спешился и подошел. Мальчик спал. Он был совершенно здоров и спал так сладко, будто лежал в своей собственной кровати.

Анджело взял его под руку и приподнял, чтобы разбудить. Голова ребенка качнулась влево, потом вправо, затем он чихнул и открыл глаза. Но, увидев склоненное над ним лицо Анджело, он вскочил как ошпаренный, схватил крест, ведерко и умчался прочь. Из-под сутаны сверкали его босые ноги. Он исчез, свернув на поперечную улицу. Зажатая в его руке монетка упала на тротуар.

Анджело покинул деревню, так и не встретив ни одной живой души.

Дорога вилась вдоль холмистой гряды недалеко от пересохшего русла Дюранс. Она то углублялась в долины, то поднималась, пересекала оливковые сады, ивовые рощи, аллеи пирамидальных тополей, перепрыгивала через ручьи. Все было неподвижно под льющимся с неба кипящим меловым потоком. В разные стороны от дороги, словно спицы в неподвижном колесе, разбегались ряды застывших деревьев с картонными листьями. Кое-где дремали между двух смоковниц, закрыв глаза и уткнувшись носом в пыль, бесцветные фермы с растрепанными соломенными крышами.

Среди общей неподвижности Анджело заметил перемещавшееся по склону красное пятно. Это была крестьянка в красной юбке. Она спускалась с холма, отчаянно перепрыгивая через каменные террасы, где местные жители выращивали артишоки. Она направлялась к большому сосновому бору. Никакого жилья там не было.

Много позже, с поворота дороги, Анджело еще раз увидел на холме красное пятно. Оно передвигалось все так же быстро.

Лошадь стала выказывать признаки усталости. Анджело спешился и, ведя лошадь в поводу, подошел к ивовой роще. Он уже собирался войти под серую тень деревьев, когда путь ему преградила огромная собака. Она молча смотрела на него горящими глазами, раскрыв окровавленную пасть с лохмотьями почерневшего мяса на длинных клыках.

Анджело стал медленно пятиться. Лошадь пританцовывала сзади него. Из кустов доносился запах падали. Собака стояла неподвижно, охраняя свою территорию. Анджело снова сел в седло и не спеша поехал прочь.

Он отъехал уже довольно далеко, когда вспомнил, что у него есть пистолеты. «Я не достоин „маленького француза"», — сказал он себе, задремывая в седле.

Он был разбужен неожиданным прыжком лошади. Она вслед за хозяином задремала в тени березы. Жгучий солнечный луч, пробившись сквозь листву, упал на морду лошади и разбудил ее.

Было где-то около полудня. Анджело

мучил голод и особенно жажда. Не нужно было курить подряд три сигары. Рот был заполнен густой горькой слюной. Но есть фрукты или что бы то ни было в домах или трактирах было очень опасно. Да, впрочем, поблизости и не было ни домов, ни трактиров. Нечего было и думать о том, чтобы напиться из колодца или источника. Анджело снова спешился, привязал лошадь в тени густого колючего кустарника и, прислонившись к березе, закурил четвертую сигару. Жара накатывала тяжелыми, длинными, удушающими волнами. Откидывая назад волосы, Анджело прикоснулся ко лбу и почувствовал, что он покрыт холодным потом. В ушах раздавалось какое-то потрескивание, почти неуловимое, но неотвязное; оно одурманивало и вызывало головокружение. Внезапно к горлу подступила тошнота, и его вырвало. Он стал внимательно рассматривать, чем его вырвало. Не увидев ничего, кроме мокроты, он снова закурил.

Он встал, еще не зная, что собирается делать. В нем было словно два человека: один был настороже даже во сне, а другой действовал независимо от него, будто собака, которую ведут на поводке. Он отвязал лошадь, вывел ее на дорогу, вскочил в седло, дал шенкеля, и лошадь пошла рысью.

Когда он проезжал мимо небольшого запертого дома, дверь его внезапно открылась, и раздались крики: «Сударь, сударь, идите скорее!» Кричала женщина. Испуг смягчал некрасивость ее мужеподобного лица. Она протягивала к нему руки. Он соскочил на землю и пошел за ней в дом.

Ослепленный темнотой, он различил только яростно мечущуюся белую фигуру. Вместе с женщиной он бросился к ней и только потом понял, что на постели, сбрасывая простыни и одеяла, бьется в судорогах мужчина. Анджело попытался удержать его, но был отброшен с силой распрямившейся стальной пружины. Он чуть не упал, поскользнувшись в слизистой луже у постели. Найдя относительно сухое место на полу и заняв устойчивую позицию, он решительно вступил в борьбу. Женщина помогала ему, изо всех сил вцепившись в плечи больного, называя его Жозефом. Наконец благодаря их совместным усилиям тело больного с сухим стуком упало на постель. Анджело, изо всех сил упиравшийся руками в тело больного, ощущал, как под его ладонями в беспорядочной ярости трепещут мышцы и даже кости. Лицо, казавшееся в своей худобе просто черепом, обтянутым кожей, вдруг начало бледнеть, а толстые губы, покрытые жесткой щетиной, стали подниматься над почерневшими испорченными зубами, которые на фоне этой синеватой бледности казались почти белыми. В глубине глубоких орбит, из-под мигающих сморщенных век, словно маленькие черепашки из своего панциря, выглядывали глаза. Машинально Анджело начал растирать шершавые ляжки и бедра этого тела. Еще более яростная судорога вырвала больного из рук женщины и швырнула его на Анджело. Он почувствовал, как зубы ударили его по щеке, и успел заметить, что тело больного было покрыто застарелой грязью. Человек умер. То есть веки его перестали мигать. Судороги все еще пробегали по телу в разных направлениях, и казалось, что его бунтующие мышцы и кости пытаются вырваться из своей оболочки, словно крысы из мешка. Анджело вытер щеку куском грязного ситца, который служил пологом кровати.

В комнате, выходившей прямо на поля и служившей кухней, стоял один большой стол, заваленный овощами, и другой, круглый, маленький, который, очевидно, использовался как обеденный. В углу за дверью Анджело увидел сидевшего в кресле старика, тщательно выбритого и похожего на старого актера. Очевидно, у него были парализованы ноги, так как на коленях у него лежали две трости с кожаными набалдашниками. На тонких, сжатых в ниточку губах поблескивала слюна. Он смотрел то на Анджело, то на трубки (их было четыре или пять), лежавшие на столе рядом со свиным пузырем, набитым табаком.