Гусар на крыше
Шрифт:
— Когда Жозеф заболел, он взял его трубку и теперь очень доволен, — сказала женщина, вытирая руки о фартук.
— Вот она, — сказал старик, радостно поглаживая трубку. Это была глиняная трубка в виде головы турка. Она была насажена на довольно длинный тростниковый мундштук, разукрашенный помпонами из красной шерсти.
— Может быть, хотите маленькую сигару? — предложил Анджело.
— Нет, я эту курю, — ответил старик и начал быстрыми движениями набивать трубку, приминая табак большим пальцем. Он радостно смеялся своим беззубым ртом, а когда он сделал первую
Анджело сел рядом со стариком. Ему ничего не хотелось, даже курить. Вдруг он вспомнил о лошади: она, должно быть, удрала! Он вышел. Лошадь была на месте. Она спала стоя и время от времени, не просыпаясь, касалась языком белой, словно посыпанной мукой, травы.
Анджело почти два часа просидел на земле, прислонившись к кусту сирени. Он был совершенно спокоен, почти счастлив. Он смотрел, как женщина ходит взад и вперед по своему садику. Должно быть, обычные хозяйственные занятия давали ей облегчение. Присутствие Анджело было ей явно приятно; она долго возилась на грядках, выдергивая морковь, репу и сельдерей. Она даже сорвала несколько веточек петрушки и вытерла о фартук ее пыльные листики. Потом она пошла за ведром и набрала воды из явно очень грязного колодца.
Движения и жесты женщины завораживали Анджело. По его телу, будто от прикосновения легкого перышка, пробегал трепет блаженства, а в голове, казалось, парил тончайший пух. Наконец он заметил, что уже давно его губы раздвинуты в блаженно-глупой улыбке; он перестал улыбаться и, воспользовавшись тем, что женщина вернулась в дом и раздувала огонь в плите, сел на лошадь и выехал на дорогу.
Ближе к вечеру он проехал мимо кричавшей деревни. Дома стояли метрах в пятистах от дороги, чуть ниже ее уровня. Сверху они напоминали лисицу, прижавшуюся к сухому каменистому руслу Дюранс. Многоголосый, протяжный, достигавший немыслимой высоты жалобный стон несся оттуда.
С наступлением ночи Анджело прибыл в Маноск.
ГЛАВА VI
Здесь были уже настоящие баррикады. Дорогу перекрывали телега, бочки, опрокинутый шарабан.
Из-за укреплений появился толстяк в сюртуке, с охотничьим ружьем на перевязи.
— Стой! — крикнул он. — Прохода нет. Мы не впускаем к себе никого, слышите, никого. Сопротивление бесполезно.
Последние слова очень обрадовали Анджело, и он продолжал двигаться вперед. Было еще достаточно светло, чтобы он мог наблюдать, как искажается невыносимым ужасом бледное лицо, обрамленное пышными котлетами бакенбард. Толстяк стремительно скрылся за баррикадой.
Тотчас же над ее гребнем показалось четыре или пять ошеломленных физиономий.
— Куда вы идете? Не подходите! — раздались не слишком уверенные голоса. — Что вам здесь надо?
— Я много слышал о вашей красоте, — едва сдерживая смех, ответил Анджело. — Я хочу лично в этом удостовериться.
Этот ответ, кажется, напугал их еще больше, чем само присутствие всадника.
«Это все лавочники, а тот, в сюртуке, скорее всего, лакей», — подумал Анджело.
— Послушайте,
— Я самый скверный малый на свете, — ответил Анджело. — И тот, кто имел со мной дело, немедленно в этом убеждался. Уберите бочки, сойдите с дороги и пропустите меня. Или я перепрыгну через ваш забор, и тогда берегитесь!
Говоря это, он заставлял гарцевать свою усталую лошадь. И хотя она подчинялась ему без особого энтузиазма, ее повороты и жалостное ржание (Анджело, увлекшись, довольно сильно дергал за поводья) вызвали смятение в крепости.
Головы исчезли, а на их месте появился нацеленный на него ствол ружья.
«Они там уже наложили в штаны со страху. Надо им помочь».
Он выстрелил в воздух и невозмутимо двинулся к миндальным деревьям на склоне холма.
Через десять минут он уже был в садах у стен города.
— Ну вот, старина, ты и свободен, — сказал Анджело коню.
Он снял седло и уздечку и, дружески хлопнув по крупу освобожденную от упряжи лошадь, отпустил ее на волю. Упряжь же спрятал в кустах. Пройдя через заросли тростника, он вышел на капустное поле, перешел ручеек, от которого очень скверно пахло. Миновав большую кожевню, он оказался на бульваре. Фонари были зажжены.
Его обожженное солнцем лицо было стянуто коркой засохшего пота. Он остановился у водоема, чтобы умыться. Но едва он опустил руки в воду, как кто-то грубо схватил его за плечи и потащил назад, в то время как чьи-то сильные руки безжалостно его связывали.
— Еще один попался, — заорал кто-то прямо ему в ухо.
Анджело яростно пытался вырваться, отбиваясь ногами от сыпавшихся на него кулачных ударов. Но силы были неравными: ему связали ноги, бросили на землю и крепко держали. Он слышал, как кто-то говорит:
— Он вышел из-за кожевни.
— Обыщите его.
— У него пистолеты.
— Отберите у него пакеты с ядом.
— Он, должно быть, бросил их в водоем.
— Тогда выпустите из него воду.
— Один из его пистолетов разряжен и пахнет порохом.
Наконец, кто-то сказал:
— Размозжите ему голову.
Анджело уже видел занесенный над его головой нож, но вдруг все начали говорить одновременно, толкаться вокруг него; в то же время послышались глухие удары: кто-то пытался вышибить затычку из бассейна.
Ближайший фонарь находился все-таки достаточно далеко, и он не мог понять, с кем имеет дело. Ему показалось, что это рабочие. На всех были кожаные фартуки.
— Ну ты, вставай, — сказал кто-то, ткнув его ногой в бок. Тотчас же его приподняли и так резко поставили на ноги, что у него загудело в голове.
Наконец-то он смог разглядеть окружавшие его лица: они были совсем рядом и изрыгали проклятия.
Вблизи это были не страшные, а просто искаженные ужасом лица. Один из рабочих, крепко сбитый тридцатилетний мужчина с вьющимися волосами и большим носом, бился в истерике: он бегал около группы людей, державших Анджело, наносил удары кулаком в пустоту и кричал неожиданно визгливым женским голосом: