Гусар
Шрифт:
— Радуйся своей минутной удаче, убийца, — прошипел он. — Твой следующий противник не будет так милосерден. Готовься к смерти!
Второй дуэлянт, высокий и худой шляхтич с фанатичным блеском в глазах, уже сбрасывал с себя одежду, готовясь выйти на поединок. Поляки, оправившись от первого поражения, снова начали отпускать издевательские шутки, предвкушая реванш. Я мысленно готовился ко второму раунду, когда со стороны дороги донесся странный, нарастающий гул.
Сначала это был лишь низкий рокот, похожий на далекий гром. Никто не обратил на него внимания.
Гул превратился в оглушительный грохот тысяч копыт. И в следующее мгновение на гребне холма показались первые всадники. За ними — вторые, третьи, десятые…
Это была лавина.
В балку въезжал… едва ли не половина всего лейб-гвардейского Гусарского полка. Алая река мундиров, лес сверкающих на утреннем солнце сабель, колышущееся море белых султанов на киверах. Почти двести всадников, если навскидку, как один, заполнили всё пространство, окружив поляну плотным, несокрушимым кольцом. Земля дрожала под копытами их коней.
Во главе этой армады, с абсолютно невозмутимым лицом, ехал «пропавший» корнет Алексин. Рядом с ним, с кривой, предвкушающей усмешкой, гарцевал Орлов.
Поляки остолбенели. Они замерли с открытыми ртами, не веря своим глазам. Их пикник, их самоуверенность, их презрительные ухмылки — всё это мгновенно испарилось, сметено этой чудовищной, молчаливой силой. Кто-то выронил бутылку, кто-то попятился, опрокинув корзину с едой. Их тщательно спланированная казнь превратилась в жалкий фарс. Они были в ловушке.
В наступившей гробовой тишине, нарушаемой лишь фырканьем сотен коней, Алексин спокойно подъехал ко мне. Он остановил коня, по-деловому отдал честь и с невозмутимым видом произнес:
— Простите, поручик, задержался. Пока коня накормил, пока доехали…
Алексин закончил свою фразу и с невозмутимым видом отъехал в сторону. Ржевский, мой друг и секундант направился в центр поляны. Он выпрямился и его голос, громкий и звенящий, как сталь, разнесся по всей балке.
— Панове шляхтичи! — начал он, чеканя каждое слово. — Вы изволили счесть, что можете безнаказанно оскорблять гусар и вызвать на смертный бой офицера лейб-гвардии Его Императорского Величества! Вы ошиблись. Оскорбление, нанесенное нашему поручику, — это оскорбление чести каждого мундира, что вы здесь видите! Оскорбление всего полка! И мы пришли требовать сатисфакции!
Он не договорил. Один из молодых гусар, не в силах сдерживать ярость, выхватил перчатку и швырнул её в сторону опешившего Казимира.
— Я вызываю вас, пан! За подлость!
Это стало сигналом. Словно прорвало плотину.
Начался невообразимый хаос. Гусары ринулись вперед, каждый выкрикивая свой вызов, швыряя перчатки в сторону оцепеневших поляков. Это была буря, шквал, лавина оскорбленной чести.
— И я! За бесчестный сговор!
— Я вызываю тебя, трус!
— И тебя, и тебя! Всех!
На каждого из тридцати шляхтичей — и на
— Стойте! — закричал кто-то из них, отступая. — Это нарушение! Вы нарушаете дуэльный кодекс!
— Это бесчестно! Так не поступают благородные дворяне! — вторил ему другой, панически оглядываясь на море алых мундиров.
Теперь настала наша очередь смеяться. Из рядов гусар медленно выехал Орлов. Он остановил коня прямо перед сбившимися в кучу поляками и смерил их долгим, язвительным взглядом. На его губах играла ледяная усмешка.
— Что такое, панове? — протянул он с издевательской вежливостью. — Где же была ваша честь, когда вы вшестером вызывали одного? Когда посмели оскорбить весь гвардейский полк?
Слова Орлова повисли в воздухе, как приговор. Поляки, бледные и растерянные, окончательно поняли, что правила игры изменились, и кодекс чести, на который они так рассчитывали, превратился в пыль.
Им не дали времени на раздумья.
— За честь полка, братцы! — взревел Ржевский, и это стало боевым кличем.
Гусары не ждали команды. Они ринулись вперед, как стая голодных волков. Это не было похоже на дуэль. Это было похоже на пир, где каждый выбирал себе блюдо по вкусу. Началось тотальное, веселое и беспощадное избиение. Поединки шли за поединком, не прикращаясь.
Я, окрыленный этой сумасшедшей поддержкой, почувствовал, как по венам ударил чистый адреналин. Страх исчез, осталась только ярость и азарт. Мой взгляд метнулся к главному врагу.
— Казимира мне оставьте! — заорал я, пытаясь пробиться сквозь стену своих же товарищей к змееглазому.
— Э, нет, поручик! — со смехом преградил мне дорогу Марцевич, уже обезоружив какого-то молодого поляка. — Ты уже развлекся, теперь наша очередь! Отдыхай, герой!
Ржевский, скрестив саблю с Казимиром, дрался легко, играючи, и при этом успевал подбадривать меня:
— Ты что, Бестужев, и вправду думал, мы тебя одного бросим? — крикнул он, парируя яростный выпад. — Мы — гвардия! Стоим друг за друга до конца!
Я с удивлением увидел в самой гуще Орлова. Он фехтовал с какой-то артистичной, злой грацией, не нанося серьезных ран, но заставляя своего противника выглядеть полным неумехой. Парировав очередной удар, он поймал мой взгляд и с едкой усмешкой бросил:
— А что? За честь полка постоять надо. Да и развлечение хорошее!
Это было настоящее «рубилово». Звон стали слился в один непрерывный гул. Поляки, столкнувшись не с одним измотанным противником, а минимум с двумя сотнями свежих и разъяренных гвардейцев, не имели ни единого шанса. Их сопротивление было сломлено в считаные минуты. Их обезоруживали, валили на землю, срывали дорогие кафтаны. Гусары не убивали — они унижали, полностью «разматывая» всех тридцать шляхтичей на глазах у их же слуг, втаптывая их гонор и спесь в грязь Каменной Балки.