Гусарские восьмидесятые
Шрифт:
Ну и ещё пару слов обидных в невестин адрес, с горяча, добавил.
И — прочь из ресторана, только его и видели.
Бежит по Невскому, усердно страусиными ножищами перебирая, — только галстук гордо над левым плечом развевается.
Лишь возле Адмиралтейства, пробежав километра три, Толстый наконец то остановился.
Минут пять я его старательно успокаивал, а там и ротмистр Кусков с парой бутылок шампанского подоспел.
Шампанского употребив, Витька быстро успокоился, повеселел и публично раскаялся в ошибках совершённых. Бодро возвращаемся в ресторан — казус
Но не тут то было!
Оказывается, что пока мы отсутствовали, из вояжа вернулась невеста — доброхоты тут же ей и рассказали про женихово поведение. Со всеми подробностями, в красках ярких. Особенно подружки невестины закадычные старались. Ну, Нинка, в свою очередь, тоже психанула знатно:
— Не связывайся с малолетками — предупреждали люди добрые. На фиг — эту свадьбу! Поймайте мне машину — на развод поеду подавать!
Но, здесь уже проще — набежали родственники многочисленные, окружили молодых плотным кольцом, пошла работать дипломатия народная.
А мы с Кусковым в зал ресторанный пошли — без нас разберутся.
А в зале ресторанном всё скучно и не весело — вяло себя как-то народ ведёт, без души, ни песен тебе, ни танцев.
Ротмистра, впрочем, это ни мало не смутило.
Накатил водочки, закусил, пошлый анекдот громко — на весь зал — рассказал, ещё накатил, и подсел клеиться к одинокой незнакомой девице.
— Слышь, Андрюха, — говорит мне Вика Кускова, ротмистрова жена, — а приударь-ка ты за мной по полной программе. А то обидно ведь — с Кусковым уже три года как женаты, я его ревную постоянно, а он меня — нет. Неправельено это. Вон, даже Витька свою Нинку без повода серьёзно ревнует — а я, что — хуже?
Да нет, Вика — тоже очень даже ничего. Иду на встречу — начинаю ухлёстывать по полной.
Танцуем — раз — другой — третий. Шепчу ей что-то на ушко, подливаю водку в шампанское, Вика заливисто смеётся на весь зал.
Спиной ощущаю чей-то тяжёлый взгляд — шутки шутками, но по морде что-то ни за что, ни про что, получать, ей-ей, не хочется.
А свадьба, тем временем, приходит к своему логическому завершению — молодые полностью помирились, и, даже толком не попрощавшись, отбыли по своим неотложным делам, гости потихоньку начали расходиться.
Мы с четой Кусковых тоже уходим, благо метро в двух шагах.
Спускаемся по эскалатору в зал. Надо вам сказать, что эта станция метро — закрытого типа, то есть электрички отделены от потенциальных пассажиров стеной, в которой имеются ниши, оборудованные дверями.
И вот представьте себе картинку: подходит очередная электричка, двери открываются, но пассажирам из одной конкретной двери на перрон ну ни как не выйти — в нише, уперевшись спинами в противоположные стенки, стоим мы с ротмистром — и дубасим друг друга почём зря.
А рядом стоит Вика Кускова и улыбается — наконец-то ротмистр её приревновал по серьезному — сбылась сокровенная девичья мечта.
С Кусковым мы потом, конечно, помирились.
Но природа ревности, её смысл — для меня по-прежнему — загадка.
Ревность —Байка восьмая
О напрасном героизме
Попович как-то незаметно превратился во всеобщего любимчика.
На любой вечеринке он — желанный гость. На гитаре классно играет, песенки разные душещипательные поёт проникновенно:
Заварим круто дымный чай,Взлетают искры светлым роем.Моя родная, не скучай —Шипит в костре сырая хвоя.Ты там не знаешь ничего,Винишь, наверное, в измене.А здесь, тропою кочевой,Усталые бредут олени.Здесь сопки в воздухе висят,По пояс скрытые в тумане.Из женщин — вёрст на пятьдесят —Лишь ты — на карточке в кармане.И тот дым, и этот чай,И кедр с обугленной корою…Моя родная, не скучай —Шипит в костре сырая хвоя.Короче говоря, стал Попович душой коллектива.
Вот только с учёбой у него ни как не ладилось, особенно с точными науками. И если с высшей математикой ещё как-то вытанцовывалось — преподавала её совсем даже ещё не старая барышня, так что шансы у Поповича — женского любимчика, определённо были, то вот с теоретической механикой (термехом — по-простому) дела у Поповича шли — из рук вон.
Профессор Агранович, что нам лекции по термеху читал, вообще-то был мужиком неплохим, даже где-то удобным — в смысле сдачи ему экзаменов.
Всё ему было до фонаря. Читает лекцию, и видно невооружённым глазом, что думает то он совсем о другом — встречаются иногда такие чудаки, целиком в себя погружённые.
Вот и Агранович этот не от мира сего был — даже фамилий своих студентов не мог запомнить, постоянно ошибался — ну, неинтересно ему это было.
И внешность у профессора соответствующая — чёрный потёртый костюм, бородка клинышком, пенсне старомодное, скрывающее взгляд отсутствующий — вылитый академик Тимирязев — из фильма "Депутат Балтики".
А вот преподаватель по практическим занятиям — Витюков по фамилии — был полной противоположностью Аграновича, — молодой, ушлый до невозможности.
Он как-то сразу понял, что Попович в его предмете не смыслит абсолютно ничего, то есть — ноль полный. А, поняв это, тут же стал нагружать Поповича многочисленными дополнительными заданиями. Но мы брата-гусара в беде не бросили — совместными усилиями все задания эти порешали, получил таки Попович свой зачёт.
Ставя подпись в зачётке, Витюков зло прошипел сквозь зубы: