Гусарский монастырь
Шрифт:
Штучкин бессмысленно уперся в него глазами, засмеялся, опустил голову на руки, и когда Радугин зашагал, звеня шпорами, к двери и коснулся ее — он уже спал как убитый.
Заводчиков бросился в лавку и через минуту вернулся оттуда с листом почтовой бумаги, с гусиным пером и чернильницей.
Он присел за один из столиков и стал выводить на листке, стараясь подражать женскому почерку, следующее: «Милый мой Андрэ! — потом на следующей строчке: — Как ты верно сказал, поганая рожа твоей жены способна даже у свиньи вызвать икоту
Дальше значилось: «Я обожаю тебя! Соври своей дуре, что идешь писать мемуары, и, как всегда, приходи скорей к обожающей тебя».
Заводчиков перечитал написанное, потом осторожно разорвал листок на полоски, так что каждая фраза стала казаться частью изорванного на клочки письма, и засунул их в боковой карман Штучкина. Чтоб сделать заметным место, где лежали эти убийственные документы, он вытащил из своего кармана флакончик с духами и небольшой шелковый платочек, обшитый кружевами, приобретенный им специально в целях давно обдуманной мести.
Надушив платок, он сунул его вслед за как бы случайно сохранившимися лоскутками, но оставил кружевной уголок висеть снаружи на груди Штучкина.
Покончив с этим, он побежал опять в лавку и, послав за извозчиком, принялся будить своего врага. Сделать это удалось только с помощью нашатырного спирта.
Двое молодцов вывели под руки совсем раскисшего Штучкина и усадили его на гитару; один из них поместился рядом, обняв его за плечи.
— Не говори, откуда привез барина! — распоряжался Заводчиков, сунув двугривенный в руку молодцу. — Скажи, на улице, мол, встретил. Да возвращайся скорее с этим же извозчиком, я ждать буду!
Дрожки забренчали, увозя стратега и политика к домашним пенатам.
Глава XV
Дни стояли превосходные, знойные, и всех, кто оставался еще в городе, тянуло вон из него, в поле, где жали рожь, пели жаворонки, пахло хлебом и травами.
Томясь от безделья и скуки, Светицкий около полудня приказал оседлать своего степного Башкира и, еще не решив, куда он направится, легкою рысью выехал за Московскую заставу.
Башкир горячился и все наддавал хода, и Светицкий и не заметил, как очутился на полдороге от Рыбного. Он придержал коня, раздумывая, ехать ли дальше или вернуться назад, но раздумье это, как и всегда, было только напрасной тратой времени: он дал шпоры коню, и степняк понесся вперед по хорошо знакомой дороге.
Скоро в правой стороне за полем, часто уставленным крестцами ржи, показались зеленые кущи степнинского сада; слева к ним, почти вплотную, примыкала деревня, дорога проходила через нее, и Светицкий, чтобы сократить путь, поехал прямо по жнивью.
Сад отделяла от поля широкая канава с валом позади; в одном месте вал поосыпался, и Башкир в одно мгновенье очутился в саду.
Светицкий слез с него, отвел дальше в тень, отпустил подпруги и привязал к одной из берез, а сам направился
В саду стояла полуденная тишина; только пчелы да мухи густо звенели среди листвы; изредка, расслабленно и томно, чуть лепетали сквозившие на солнце березовые листки.
Светицкому вдруг послышался голос Сони. Он сорвал две небольшие веточки, замотал ими колесики шпор, чтобы не звенели, и потихоньку стал подкрадываться к тому месту, где находилась девушка. Сердце его забилось усиленно: она сидела на бабушкиной скамейке.
Чтобы больше поразить ее, он свернул с аллеи и, осторожно раздвигая кусты, направился так, чтобы очутиться за спиной Сони.
Отстранив рукой последнюю ветку, он остановился; вакансия была опять занята: рядом с Соней сидел Плетнев!
Ревность и досада овладели Светицким.
— Здравствуйте! — громко произнес он, выставляясь из куста.
Соня вскрикнула и вскочила.
— Я не лишний? — спросил Светицкий.
— Как вы попали сюда, откуда?
— Могу и уйти… — обиженно ответил гусар; руки он не протянул ни Плетневу, ни Соне. — Чем это вы как будто очень взволнованы, Софья Александровна? — ядовито присовокупил он, глядя на действительно смущенную девушку.
— Еще бы, вы так испугали меня!
— Я не знал, что мое лицо так для вас неприятно…
— Господи, что он городит? И уж и губы надул! — воскликнула Соня. — Не про лицо ваше я сказала! А ваших звонков мы совсем не слыхали?
— Да, бывает это… — многозначительно заметил Светицкий. — Хорошо посидели на скамеечке, Софья Александровна?
— Чудесно посидела, Дмитрий Назарович! — в тон ему ответила та.
Гусар окончательно насупился. Несколько минут прошло в молчании. Соня стояла и обрывала листья с куста.
— Ну-с, мне, видно, пора! — сухо проговорил Светицкий.
— Куда же вы так торопитесь? Сейчас обедать будем.
— Некогда мне: я мимоездом заехал!
— Пожалуйста, не капризничайте и оставайтесь!
— Я не барышня, Софья Александровна, чтоб капризничать!
Гусар откланялся и, кусая губы, бледный от волнения, повернулся и пошел по-прежнему напрямик через кусты.
— Куда же вы? — опять воскликнула Соня.
— Лошадь у меня там: я верхом! — долетел ответ, и голубой ментик исчез среди зелени.
Оставшиеся оба прислушались к удалявшимся шагам.
— Совсем сумасшедший! — проговорила Соня. — Зачем он приезжал?
Плетнев, сидевший все время молча, поднял на нее глаза.
— Он вас ревнует… — тихо сказал он.
— Он, меня?… — Недовольное выражение сбежало с лица Сони, и она расхохоталась. — Как это смешно! Меня ревнуют?… — проговорила она как бы самой себе и опять засмеялась. — Ужасно забавно знать, что тебя ревнуют!
Она села на скамейку.
— Совсем не забавно…