Гусарский монастырь
Шрифт:
Марья Ивановна скромно умалчивала только об одном обстоятельстве: именно, что она, несмотря на испуг и суматоху, успела слазить к мертвой в карман и переложить в свой собственный пачку сторублевок.
Выпроводив Стратилата, превратившегося у него в задней каморке в Пентаурова, Шилин, не зажигая огня, уселся у отворенного на улицу окошка и не без тревоги вслушивался в ночную тишину. Рязань спала; изредка слышалось бесцельное повякиванье собак.
Прошло с час, и через дорогу по направлению к дому Шилина мелькнула чья-то тень. Он встал и столкнулся
— Достал? — шепотом спросил Шилин.
— Держи… — так же ответил прибежавший, суя ему в руку бумагу.
Оба поспешно пошли в заднюю горенку; хозяин зажег свечу, и Стратилат принялся мазать себе маслом лицо и сдирать парик и наклеенные брови. Шилин развернул бумагу, убедился, что это была действительно Ленина вольная, и бережно спрятал ее к себе в карман.
— Чуть не влопался! — повествовал Стратилат. — Только это я отыскал бумагу — вдруг шасть кто-то в кабинет: гляжу, старуха, Людмила Марковна! Увидала меня, да назад, за дверь — и бряк там с ног! А я в окно и давай Бог ноги!
— Упала, говоришь?
— То есть, вот как: от всей души! Уж не померла ли?
— Никто больше не видал вас?
— Ни, ни…
— И впрямь могла с перепугу помереть старуха… — раздумчиво проговорил Шилин. — Тогда ведь за Леонидой Николаевной сейчас гнать надо!
— Истинно! — согласился Стратилат. — Без бабки он завтра же что хочет, то с ней и сделает!
— Надо узнать, что у них творится?… — сказал Шилин.
— Как узнать? Назад ведь не полезешь?
— И не нужно. Иди ты к себе, спать ложись, а я на Большой улице постерегу, не будет ли тревоги…
Стратилат исчез. Смарагд Захарович надел поддевку, вышел на крыльцо и, заперев за собой дверь, направился к дому Пентаурова.
Темные улицы были пустынны. На Большой кое-где, на далеком расстоянии друг от друга, словно желтые светляки, мерцали масляные фонари. Темны и безмолвны были и пентауровский двор, и огромная махина дома.
Шилин прошел вдоль него, затем вернулся и присел на лавочку у ворот так, что со стороны видно его совершенно не было.
Все спало по-прежнему. Минуло порядочно времени, и Шилин, встав, чтобы поразмять ноги, обратил внимание на то, что листва деревьев парка за домом ярко освещена: в комнатах с той стороны, стало быть, почему-то зажгли огни.
«Что-нибудь да случилось?» — размышлял он, глядя на свет на деревьях, и вдруг заслышал хлопанье дверей и начавшуюся беготню во дворе.
— Воды, скорей воды! — прокричал с подъезда чей-то голос. — Пожар! Барыня померла!
Шилин бросился домой, разбудил Мавру и, велев ей ждать себя и гостью, сам запряг лошадей и покатил в Баграмово.
«Что за пожар? — думал он по пути, подхлестывая коньков и то и дело оглядываясь назад. — С чего?»
Не успел он отъехать и трех верст, на небе за его спиной, что провал в преисподнюю, мутно заалело зарево.
Глава XXVII
Утром Степан Владимирович, ночевавший в театре, стоял на сцене и отдавал распоряжения
— До вашей милости! — проговорил он, отвешивая низкий поклон.
— Что тебе? — сердито спросил Пентауров.
— Так шо теперь дилать нам нечего…
— Ну?
— Явите милость: прикажите мени расчет дать!
— Какой расчет? Ясно, кажется, было сказано тебе, чтобы все убирались к черту!
— Я ж за гроши, а не за черта служив! — дерзко возразил Белявка. — Мне до Москвы треба. Прикажите дать расчет!…
Взбешенный Пентауров ухватил его за ворот и, встряхивая, попер перед собой к выходу:
— Вот тебе расчет! Вот тебе расчет! — повторял он, сопровождая эти слова пинками коленом в непринятое к упоминанию в печати место.
Кучер и форейторы, ожидавшие выхода барина у подъезда театра, увидали неожиданное зрелище: Белявка распахнул лбом выходную дверь, а затем, махая руками, что птица крыльями, вылетел из театра и плюхнулся на то место, где лежал когда-то пьяный Бонапарте.
— Вон, скотина! — прокричал показавшийся барин. — Выпороть велю!
Но пороть было бы некого: Белявка уже несся во всю прыть по улице под смех и улюлюканье кучки мальчишек, зевавших на лошадей.
Полет Белявки несколько поутихомирил раздражение и злость Пентаурова, клокотавшие в его груди, и, мерно покачиваясь в коляске по дороге за городом, он уже думал, что пожар дома совсем не принес ему таких страшных убытков, как это ему показалось сначала. Жить в нем он не собирался, и, стало быть, дом ему, да еще такой старый, был не особенно нужен; сгоревшие ломбардные билеты были все именные, и деньги всегда можно было получить и без них; испорчено, правда, серебро и золото, но его немного, и оно найдется, и цена его остается почти прежнею.
Сгорела пачка сторублевок, по соображениям его, тысяч на пять рублей, выпавшая во время суматохи из кармана старухи, но зато он избавился от последней и наконец сделался полным собственником всего и в том числе Леньки.
Вспомнив о ней, он крепко помылил руки и улыбнулся: месть была так близка и так заманчива!
Первые слова его на крыльце баграмовского дома к высыпавшим встретить его дворне и приживалкам были:
— Леньку ко мне! Все вещички ее к девкам в девичью оттащить!
В ответ все переглянулись.
— Барин, они в Рязань уехали… — растерянно проговорила Даша.
— Как? Когда?! — вскинулся Пентауров. — Зачем?!
— Ночью еще… Человек приезжал за ними…
— Не за ними, а за ней, черт вас всех побери! — закричал Пентауров. — Как смели отпустить?! С кем?!
Заикаясь от страха и поощренная парой пощечин, Даша вперебивку с лакеем рассказали, как произошло дело и что Леониду Николаевну увезли к покойнице.
— К покойнице? — изумился Пентауров. — Так вы уже знаете, что барыня умерла?