Гуси-лебеди
Шрифт:
Дедушка Лизунов не сразу понял. Долго смотрел на Сурова, как на лешего, пугающего по ночам, часто хлопал отуманенными глазами. А когда налились жилки на шее, сильно задрожала левая нога в кожаной калоше, - загорелся:
– Гляди на икону!
– Я давно гляжу.
– Крестись, ежели правду говоришь!
– Иван Савелич, не замахивайтесь!
– Бесстыдник ты!
– Дядя Иван, не выражайся!
– Обидчик ты!
Матвей Старосельцев выкладывал прошлогодние квитанции на проданный хлеб.
–
Неожиданно вошел дьякон в одной рубахе.
– Новости!
– Говори скорее!
– В Самаре война около элеватора. Чехи в город, большевики - из города. Поймают комиссаров на улице - суд. Полезут в карман - деньги, девяносто четыре тысячи нашли у одного.
– Эх, ведьма, сколько нахватал!
– И все золотыми по десять рублей.
– Кто сказывал?
– Да лавочник из Ивановки сидит у батюшки Никанора.
– Значит, правда?
Слева на дьякона дышал Суров-отец, напирая на плечо, справа тянулся Михаила Семеныч с прыгающей бородой. Матвей Старосельцев смотрел дьякону в рот.
– А мы тут боимся!
Под глазами у дедушки Лизунова заиграли морщинки, губы расцвели улыбкой.
– Ну-ка, расскажи еще!
Дьякон опять рассказывал:
– Сунулись в карман к одному - нет. Сунулись в другой - тоже нет. Кто-то крикнул: "За пазухой ищите!" Расстегнули пазуху, а там мешок привязан вроде большого кисета.
– Мешок?
– Угу.
– Хитрые, черти!
– На то и комиссары они.
Павел-студент вынес коробку с папиросами;
– Закуривайте, отец дьякон! Товарищи, кушайте моего табачку.
– Дай одну!
– крикнул дедушка Лизунов.
– Сроду не курил, а для праздничка выкурю... Отец дьякон, не грех?
– Покаешься!
Перекатов сел рядом с дьяконом.
– Виктор Васильич, нам нужен свой человек. Телефон хотим мы устроить политический, чтобы слышно было, где что говорят, а вы будто в стороне от нас...
На лбу у дьякона выступил пот:
– Я не могу.
– Разве вы сочувствуете им?
– Не в характере у меня.
– Да вы напрасно боитесь! Раз не сочувствуете им - должны сочувствовать нам.
Дедушка Лизунов похлопал дьякона по плечу.
– Ты, милок, за нас держись! С нами и тебе хорошо будет.
– Погоди, Иван Савельич. Тут плохого ничего нет. Вы всей России добро сделаете, Виктор Васильич.
Дедушка Лизунов опять перебил:
– Ты против нас не ходи, милок. Голова будет болеть...
Дьякон встал. Мнительное сердце забилось тревожно, как у петуха под ножом. Ведь он же не хочет политики. Он решительно не хочет ввязываться в общественное дело и пришел только затем, чтобы рассказать о комиссарах.
Перекатов хотел еще что-то сказать, но на колокольне грохнули в большой пасхальный колокол. Выбежала жена из задней избы, тревожно
Горели гумна.
В темно-багровом небе кружили потревоженные голуби, поблескивая белой изнанкой крыльев. Золотым дождем сыпались искры. Глухо трещали копны, утонувшие в огне, выли собаки, размашисто плясал колокол. Улицей проскакал дядя Федор - большая голова, точно брандмейстер без свистка в губах, отчаянно кричал в темноте:
– А! Но! Эй!
У кого-то сорвалось колесо из-под бочки, кто-то на кого-то налетел.
– Не имеешь права!
Дедушка Лизунов петухом вскочил на крышу своего амбара. Без шапки, растопырив руки, с растрепанными волосами, казался он в зареве пожара духом, вытащенным из земли, топал ногами, кричал, как перед смертью:
– Христа ради! Христа ради!
На голову ему падали крупные горящие хлопья, глаза замазывало дымом. Уже курилась солома под ногами. Лег он животом на горящее место, по-кошачьи начал царапать руками, выдирая солому. Кто-то плеснул из ведра снизу. Старик в отчаянье взмахнул руками, точно хотел собрать в пригоршни расплесканную воду, услыхал далекое слово "горишь", - без памяти грохнулся на землю.
Младший Лизаров враспояску работал пожарной кишкой... Кишка лопалась, брызгала вода во все стороны, взвизгивали девки. Митя Маленький тащил огромный багор на плече, споткнулся, упал, грозно крикнул в толпу:
– Не толкай, черт!
Матвей Старосельцев каменным столбом стоял около догорающего омета. Павел-студент сидел на отцовской колосенке с мокрой тряпкой в руке, хлопал, по падающим искрам, отрывисто кричал вниз:
– Воды! воды!
Суров-отец танцевал на крыше своего амбара.
– Матерь божия! Матерь божия!
Мужики грудью навалились на плетни, ухали, кричали, ругались:
– Не так!
– Не эдак!
– Стой, не тащи!
– Подожми оттудова!
– Тащи вперед!
– Стой - вперед! Тащи назад!
Матвей Старосельцев поймал Серафима за шиворот, замахнулся прямо по носу,
– Кишки выпущу!
Подбежал младший Лизаров с насосной трубкой в руке:
– Бей!
Сбоку из темноты размахнулся Кондратий Струкачев, ударил Лизарова по зубам.
– А!
Навалились на Кондратия:
– Кидай в огонь!
– Руки вяжи!
– Р-раз!
Грохнул выстрел, раскидал толпу в разные стороны. Шарахнулись лошади, загремели брошенные ведра, страшно кричал колокол на низенькой колокольне. Огромными, широко раздутыми ноздрями дышало пожарище, разметав черно-красные космы, жадно проглатывало разинутым ртом прошлогодние копны, ометы, плетни и амбары...