Гуси-лебеди
Шрифт:
– Куда я теперь?
Синьков, вытирая руки, сказал:
– Теперь ты с нами должна пойти.
6
Спал Братко по-домашнему на девичьей постели - теплый, невинный, с розовыми помолодевшими щеками. Маленькие усики нежно оттеняли тонкие губы, капризно сложенные во сне. Левая нога в голубом носке доверчиво выглядывала из-под одеяла. В маленькой комнатке, пропитанной чистотой и одиночеством, пахло кожей сапог, запахом подпотевшего белья.
Марья Кондратьевна
Нет, это неправда.
Не любит Марья Кондратьевна офицера Братко, только понять не может, как это случилось. Закричать хочется, ссунуть его с девичьей постели - покоряет жалость, сжимающая сердце.
А если рассказать Сергею, Никанорову племяннику, не поверит он. Но при чем тут Сергей?
Слезает неслышно с кровати Марья Кондратьевна в тонкой прозрачной рубахе, надетой для офицера Братко, в ужасе крутится по комнате. Становится перед маленькой иконкой в темном углу, молится глубиной страдающего сердца, согрешившего перед Федякиным, вскакивает, садится на кровать.
Братко снится страшное.
Лезут мужики со всех сторон, хватают тысячью рук. Грохают ружья невидимые, падают стены маленькой комнатки. Покорного и обнаженного, снятого с девичьей постели, выводят его на церковную площадь, ставят рядом с девушкой-незнакомкой. Лицо у него испуганное, язык не повинуется, и у девушки испуганное лицо, мелко вздрагивают похолодевшие пальцы. Стоит она на коленях перед ним, целует его задрожавшими губами:
– Милый, уйди!
Поднимает Братко стриженую голову с подушки - Марья Кондратьевна на постели сидит.
– Ты не спишь?
– спрашивает он и мягко нагибает к ней шею. Сонные губы целуют оголенную грудь, сильные руки настойчиво тянут к себе непокорную.
За стеной выстрел.
Братко вскакивает с постели, слепо тычется по сторонам. Марья Кондратьевна подает ему брюки, гимнастерку. Теперь она похожа на жену, собирает в поход князя Ярослава. Не смущают ее голые груди, тронутые поцелуями, смятые тонкими горячими пальцами офицера Братко. В сенях она измученно говорит ему:
– Не бей никого, я прошу тебя!
Дверь заперта снаружи.
Марья Кондратьевна холодеет.
Братко мечется в темноте, злобно дергает запертую дверь.
– Что это значит?
Опять с силой дергает запертую дверь, бежит в комнату, распахивает окно, с подоконника высовывается наполовину, чтобы выпрыгнуть из западни.
Синьков бьет его дубинкой по шее.
Братко вскрикивает по-гусиному, тонким пронзительным
Ледунец бьет его по виску.
Братко захлебывается кровью, пробует ползти на четвереньках.
Синьков вскакивает верхом на него, срывает револьвер, и двое мужиков в темноте пляшут над распластанным офицером Братко.
Пораженная ужасом, жалостью, стыдом и любовью, бежит по улице Марья Кондратьевна, ее хватает Сергей, Никаноров племянник:
– Стойте!
С площади от перекатовской избы бежит прапорщик Каюков в расстегнутой гимнастерке, и первая пуля, выпущенная им на бегу, укладывает Ледунца. Ложится он посреди дороги вниз лицом, рядом шапчонка упала. Ноги в зеленых солдатских штанах раздвинулись брошенными ножницами. Смешной Ледунец. Словно пьяный упал в предрассветном тумане. Крепко вино, поднесенное прапорщиком Крюковым: уложило насмерть.
7
Ветер.
Небо.
Степь.
Дождевые тучи висят черным пологом, разрываются неровными кусками. Вспыхивают красные полосы на западе, путаются рыжие волосы на солнечной голове. И опять тяжелая громада давит поля с перелесками, жадно проглатывает смятый умирающий день. Грузно шлепают вороны отяжелевшими крыльями, тревожно, косым углом летят голуби.
Тишина.
Страх.
Притихшая дорога.
В овраге лежат заливановские мужики.
Федякин упорно следит за лохматой конницей облаков в разорванных шароварах, чутко прислушивается. Далеко вверху ударяет молодой весенний гром. Хлещет крупный дождь. Синьков, залезая спиной в береговую овражную яму, выставляет левую ногу.
– Теплый дождик - это хорошо!
Кочет, наклонив голову, пробует согнутым пальцем лезвие ножа. Ножик, хорошо отточенный на дорогу, поблескивает мягко, точно улыбается тонким начищенным языком. Синьков говорит:
– Сколько человек зарежешь?
– Восемь.
– Кого вперед?
– Учительшу.
Кондратий лежал на боку. Потом садится и сидит сутулый, напружинивая шею, обводит вокруг мутными зачумленными глазами:
– Сволочи! Колесо у меня валяется зря.
Раздражает его теплый обильный дождь, клином распирают голову хозяйские мысли, и в злобе своей тискает он на зубах выдернутый корешок.
Кочет смеется над ним:
– Теперь, Кондратий Иваныч, без колес покатимся дальше!
– Почему без колес?
– Раскуси хорошенько, узнаешь.
Сема Гвоздь сидит по-нищенски, положив бороду на колени, широко дышит узкими непромытыми ноздрями, изредка крякает:
– Вот так дела! Сам черт не придумает лучше. Только в поле работать самый раз, а мы, пятеро большевиков, мянины справляем в овраге. Интересно! Когда домой вернемся, не знаем. Что будет завтра с нами - никому не известно. Волки мы теперь и должны всякую скотину ловить...
Обнимает Кондратий левую щеку ладонью, тяжко трясет омраченной головой: