Густав Малер
Шрифт:
Со вскруженной от курортного романа головой она вернулась к мужу. Композитор, не подозревавший об измене жены, безмятежно сочинял в Тоблахе. 29 июля Густаву было доставлено письмо, предназначенное Альме. Гропиус ошибся и вместо «фрау Малер» написал «герру Малеру», хотя такая опечатка вряд ли была случайной. Прочитав совершенно интимные мысли молодого человека, адресованные собственной жене, Густав незамедлительно вызвал супругу на разговор. Весь август композитор безумно страдал. При этом, очевидно, единственным письмом Вальтер Гропиус не ограничился: биограф Альмы Сьюзен Кигэн сообщает о продолжении любовной истории, когда от страстного Вальтера потоком текли письма и телеграммы, ежедневно раздавались телефонные звонки, а однажды в Тоблах заявился сам виновник конфликта. Однако при Густаве Альма категорично отказала во взаимности пылкому юноше. По другим сведениям, Малер сам пригласил
Также известно, что в семейный раздор вмешалась мать Альмы, выступившая миротворцем в улаживании отношений. После появления в Тоблахе Гропиус написал матери Альмы: «Я чувствую себя гораздо спокойнее и теперь могу вздохнуть с облегчением: моя собственная мать вряд ли отнеслась бы ко мне с большей добротой». Несомненно, фрау Молль поддерживала сторону дочери, делившейся с ней печалями своей жизни, и явно вела двойную игру. После выяснения отношений с Густавом Гропиус написал ему, что сожалеет о доставленных обоим супругам мучениях, и за связь с Альмой взял вину на себя. Композитор пришел к выводу, что с письмом Гропиуса эта история наконец завершилась. Во всяком случае, судьба его уберегла, не дав возможности убедиться в обратном.
Свое эмоциональное состояние Малер отразил в Десятой симфонии, которую в европейском музыковедении принято называть по-шубертовски «Неоконченной». Перспектива остаться без любимой жены так напугала чувствительного Густава, что он не мог спать, если дверь, соединявшая их спальни, оказывалась закрытой. Переживания композитора были столь сильны, что по ночам он часто стоял рядом с постелью Альмы и смотрел на нее спящую. Теперь Малер просил жену лично приходить в хижину, где он сочинял, и звать его на ужин. Впоследствии супруга вспоминала, что ее немало удивляли картины, наблюдаемые в том знаменитом домике: композитор часто лежал на полу, и из его глаз текли слезы. Объяснения, что «таким образом он был ближе к земле», вполне удовлетворяли ее, хотя звучали несколько странно.
Расстроенный разладом с женой, Густав обратился к отцу психоанализа знаменитому Зигмунду Фрейду, чтобы выяснить причины проблем их супружества. В пользе фрейдовского лечения Малера убедил Бруно Вальтер. В 1906 году молодой дирижер, страдавший нервными болями правой руки, мешавшими ему играть на фортепиано, брал пять или шесть сеансов у Фрейда и успешно вылечился от недуга. Их разговоры об аудиенции у доктора шли уже несколько лет. Еще в 1908 году Малер просил Вальтера поговорить с «доктором X» о возможности принять его вместе с женой. Также Фрейда рекомендовал дальний родственник Альмы, психоаналитик Непалек, к которому она, очевидно, обращалась за помощью. По разным причинам трижды отменявшийся прием наконец состоялся в Голландии, в самом конце августа. Примечательно, что это была единственная встреча Малера и Фрейда, при том что они практически одновременно учились, а потом жили и работали в Вене.
Прогулка, продолжавшаяся четыре часа, во время которой Густав поведал Фрейду немало подробностей своей жизни, раскрыла перед психоаналитиком полную картину невротического состояния знаменитого пациента. Их общение поначалу походило на монолог композитора, а доктор лишь изредка поддакивал ему и задавал вопросы. Позднее Фрейд время от времени стал сообщать Малеру то, что сумел выяснить из его речи.
Удивительно, но нерелигиозный Густав неосознанно существовал в рамках христианской традиции мышления. Второй человек, обожествляемый христианством после Иисуса, — это его мать Мария. Почитается она не столько за человеческую чистоту, сколько за мученичество. Малер всегда говорил, что самый важный для него человек — его мать, страдавшая от мужа-тирана, смерти детей, хромоногая и нескончаемо любимая, имя которой, как и у Богоматери, было Мария. Влюбленности Густава зачастую связывались с девушками, носящими то же имя, — Мария Фройнд, Марион Вебер, Мари Ренар и, разумеется, Альма Мария Шиндлер. Во всех своих женщинах композитор неосознанно искал черты собственной матери и сам, не желая того, делал их жизнь мученической, поскольку его подсознание требовало видеть их страдалицами. Авторитарность Малера имела генетические истоки, коренящиеся в деспотизме его отца Бернхарда. Собственно из-за того, что жена перестала казаться ему тем самым идеалом, в отношениях супругов и начались сексуальные проблемы.
Более того, Альма обожала своего отца пейзажиста Эмиля Якоба Шиндлера и искала в муже человека схожего типа: творческого, талантливого, авторитетного. Следует заметить, что художник по-немецки — «maler». Малер, видевший проблему в возрастной разнице
Фрейд, в который раз продемонстрировав свой талант, смог полностью успокоить и исцелить от депрессии композитора, одномоментно узревшего суть его метода. После той беседы Густав перестал доминировать в отношениях с женой, напротив, всячески стал потакать ее желаниям. У него нормализовалась потенция, однако когда Альма узнала некоторые пикантные подробности их разговора, ее возмущение не имело границ.
Позднее Фрейд рассказывал своему коллеге: «…после обеда в Лейдене я анализировал Малера. И, если можно верить рассказам, многого с ним достиг… Посредством интереснейших экскурсов в историю его жизни мы вскрыли его любовные установки… У меня был повод восхититься гениальной понятливостью этого человека».
Успокоенный Густав возвратился в Тоблах. Найдя старые произведения Альмы, он стал расхваливать ее композиторский талант, понимая, что зря запрещал жене заниматься сочинением. Этот эпизод Альма описывала так: возвратившись домой после прогулки с дочерью, «я окаменела. Мои бедные забытые песни, я десять лет таскала их за собой туда-сюда, на загородную виллу и обратно. Меня охватило чувство стыда и в то же время злости; но Малер встретил меня с таким сияющим лицом, что я не могла промолвить ни слова». Известно, что позже он даже успел их опубликовать. Как-то ночью композитор появился в спальне жены и спросил, не возражает ли она против посвящения ей Восьмой симфонии. Этот поступок для Густава был необыкновенным: он никогда и никому в жизни не посвящал своих сочинений.
К осени семейный быт Малеров наладился. Композитор, предупрежденный о готовности певцов и оркестра исполнить Восьмую симфонию под его авторским руководством, поспешил в Мюнхен, чтобы работать с сочинением, идея которого — искупление вины силой любви — парадоксально совпала с недавним личным событием. Альма же, под прикрытием своей матери, отправилась в Мюнхен позже, встретившись до этого с Гропиусом, о котором грезила целый месяц. Сьюзен Кигэн пишет: «После отъезда Гропиуса в Берлин Альма в письмах умоляла его последовать за ней в Мюнхен, чтобы они могли побыть хотя бы несколько мгновений наедине. Это уверило его во взаимности их любви, и он согласился». А Густав, которого в то время сразила лихорадка, сопровождавшаяся болезнью горла, лежал в мюнхенской гостинице и ничего не знал о похождениях жены.
После нескольких сводных репетиций под руководством автора 12 сентября состоялась долгожданная премьера Восьмой симфонии. Грандиозное сочинение для трех сопрано, двух альтов, тенора, баритона, баса, хора мальчиков, а также смешанного хора и оркестра на тексты Гёте и средневекового гимна «Veni Creator Spiritus» было исполнено в зале «Neue Musik Festhalle». Помимо восьми солистов и органа в выступлении участвовал пятерной состав оркестра из 170 человек и 850 хористов. В аудитории присутствовали Рихард Штраус, Бруно Вальтер, Виллем Менгельберг, Арнольд Берлинер, Камиль Сен-Санс, Зигфрид Вагнер, Антон Веберн, Альфредо Казелла, Поль Клемансо, Томас Манн, Стефан Цвейг, Артур Шницлер, Макс Рейнхгардт, а также молодой Леопольд Стоковский, который впоследствии дирижировал этим сочинением. Реакция слушателей оказалась не просто положительной. Пожалуй, тот концерт стал самым большим успехом и единственным безоговорочным триумфом при жизни композитора, а само сочинение для симфонизма XX века явилось столь же значимым, как для симфонизма XIX столетия — Девятая Бетховена. Вместе с тем тот сентябрьский вечер стал последней встречей Малера и Штрауса. Одряхлевший, с болезненно желтым лицом Густав неподвижно стоял на огромной сцене в то время, как бушевала двадцатиминутная буря аплодисментов. Композитор, наконец, насладился счастливыми минутами от столь долгожданной дани его искусству.
Спустя шесть лет этим произведением дирижировал Стоковский, давший девять концертов подряд в огромных аудиториях Филадельфии и Нью-Йорка. Он писал: «Когда мы исполняли Восьмую симфонию Малера, это произвело впечатление на общественность сильнее, чем всё, что я когда-либо исполнял. Кажется, человечность этой симфонии такова, что она глубоко тронула общественность, и большая часть слушателей была в слезах к концу звучания симфонии. Это происходило на всех девяти выступлениях». После концерта Малер получил от Томаса Манна его новую книгу «Королевское высочество» с надписью «…человеку, выразившему, по моему уразумению, искусство нашего времени в самых глубоких и священных формах».