Гувернантка для капризного принца
Шрифт:
Кротко обещая лиданийцу танец, Маша одним духом вписала пару строчек из колыбельной, надеясь, что Эвита, перечитывая написанное, их прочтет и отключится.
Это было отчаянно.
Опасно.
Маша понимала, что Эвита в ярости может вышвырнуть ее в небытие прямо сейчас.
Навсегда.
Это верная смерть.
Но было что-то, сильнее смерти.
Маша вдруг четко осознала, что без памяти, до слез влюблена в принца. Так, что его жизнь для нее дороже собственной.
И она не может его оставить просто
«Если это получится, я все расскажу ему! — отчаянно решила Маша. — Сейчас же. Все планы Эвы; и будь что буде»
Но этим планам не суждено было сбыться.
Эвита начала читать первые строки, довольно ухмыляясь. Маша написала лиданийцу тонко, нежно, с большим чувством собственного достоинства. Так, как высокомерная и холодная Эвита не смогла бы написать никогда.
И это письмо Эвите нравилось.
Оно показывало благородство написавшей его.
Но дочитать его Эвита не успела. В двери в очередной раз грубо постучали, призывая ее выйти И ЯВИТЬСЯ К ГОСТЯМ.
И Эвита, наскоро свернув бумагу, сунула ее за пазуху и поспешила явиться перед лиданийцем.
Маша шла в зал, де ее ожидал новый хозяин, с сильно колотящимся сердцем.
Словно на Голгофу. Потому что принц не явился, не остановил ее, не запретил выставлять ее словно товар.
И она вдруг вспомнила, что лиданиец наверняка явился не один.
Он ведь привез невесту Альберта.
Ту самую, что сам принц презрительно называл лиданийской кобылой, и которая в отличие от нее, от Маши, имела на принца все законные права!
Шагая на непослушных ногах вперед. Маша с ужасом размышляла о том, что ждет ее там, в зале, за закрытыми дверями?
Что она увидит?
Королева снова ухватила сына за магический ошейник и принудила его делать то, что выгодно ей?
Или он сам смирился?
И оставил ее?
— Да да, — посмеивалась Эвита, вслушиваясь в хаотически мечущиеся мысли Маши. —
Почаще вспоминай о том, что Альберта мамаша его держит на крепком поводке! Он всего лишь марионетка, такой грозный и сильный!
Двери распахнулись и Маша вступила в зал, держась из последних сил.
И первое, что она увидела, был Альберт.
ЕГО взгляд, полный горечи и боли.
И стыда — о, как стыдился он своего вынужденного положения при королеве! Как стыдился он того, что не может остановить этого фарса!
Отравленная горечь разлилась во рту девушки. Она, не мигая, смотрела в темные грозные глаза принца и всей душой понимала, что и он чувствует то же самое, что она.
Он ненавидел королеву. Он ненавидел лиданийца. Он ненавидел навязанную ему невесту, которая теперь сидела рядом с ним в парадном кресле для дорогих гостей и радостно пускала слюни, держась за его руку.
Но больше всего он ненавидел себя.
За то, что впасть его матери над ним материализовалась в виде тонкой
Выставлен на всеобщее обозрение, как раб! Унижен и раздавлен!
«Будь она проклята! — в отчаянии подумала Маша.
И принц услышал ее горячие мысли.
«Будь проклята», — эхом отозвался он, стыдливо опуская голову.
Глава 13. Лиданийцы
— вот она, господин Родерик — прокаркала зловредная старуха, сжимая звенящую цепочку в костлявом кулаке крепче. — Весела, румяна, цела и невредима. Пусть злые языки не говорят о том, что в нашем доме дурно обходятся с побежденными! Мы приняли ее как родную дочь. Щедро одарили, чтоб ее не стыдно было показывать людям.
И теперь она ваша... если пожелаете.
Маша, ни жива ни мертва, подняла взгляд на человека, стоящего прямо перед ней, и едва не упала в обморок.
«Господи, стыд-то какой, — ворчала в ее голове Эвита. — Я — и это чудовище! Может не так уж плох принц, на самом деле?»
Лиданиец не был уродлив, нет.
Это был мужчина средних лет, светловолосый, невысокий, с очень светлыми, почти бесцветными глазами. В общем-то, ничего особенного в его облике не было. Обычный вельможа, разодетый в пух и прах, как изнеженная девица.
Но в его чертах навсегда была запечатлена жалкая слабость и неуверенность, делающая его губы неприятно, как у плаксивого ребенка, изогнутыми, а взгляд —кротким, Щенячьим, полным слез.
«Негоже мужчине так откровенно просить и так искренне радоваться подачке! —
брюзжала Эвита, когда лиданиец, уже не скрывая своего счастья, протянул руку и коснулся девушки, будто не веря своим глазам. — Сопляк»! «Сама виновата», —
огрызнулась Маша.
«Я-то чем провинилась?! — взвилась обозленная Эвита. — Я, что ли, его звала сюда?! Фу, мерзкий какой! Сейчас сопли распустим! Смотреть на него не могу!
Сделай что-нибудь! Скажи ему что-нибудь, а то он сейчас расплачется.
— Дитя мое, — произнес кроткий лиданиец. Голос у него оказался на удивление приятным, глубоким, с нотками затаенного милосердного благородства. — Тебя не обижали тут?
«Как будто ты можешь вступиться! — ругалась Эвита. — О-о-о, мерзкий, мерзкий.»
— Нет ваша милость, — кротко ответила Маша. — Конечно, нет. Тот, кто обижен, не живет в королевском дворце. Благодарю вас за заботу. Но ваше беспокойство, право же, напрасно.
«Отлично сказала, деревенщина» — похвалила Эвита.
Лиданиец улыбнулся.
Лицо его приобрело вымученное выражение, словно мужчину эта улыбка лишила последних сил. Но в его глазах горела нежная радость.
«В целом-то, неплохой человек, — тоскливо подумала маша. — Ну, не красавец, но.»