Гувернантка
Шрифт:
— Вы бледны, — заметил князь. — Выпейте немного вина, и давайте не будем спешить.
Софи провела рукой по волосам, глянув на свое отражение в большом зеркале: ворот платья, теперь был наглухо застегнут, юбка очищена от репьев и колючек, которые она подцепила, когда неслась через лес.
— Я бы хотела сходить в деревню. Навестить крестьян. Мы можем многое сделать для них вместе. Обещайте, что позволите помогать им. Я помню избу старого Степана… ужасный запах… нищета и убогость.
— И умирающий старик, вспоминающий последние минуты прожитой им жизни, которую он так любил. Мы должны
Софи слушала, зачарованная, голосом князя. Что так притягивало ее к Петру Разимову? Нежность, способность чувствовать и понимать, уверенность в своей силе, дикая необузданность характера… но эти слова мало что объясняли. Девушка просто чувствовала, что между ними существует непонятная, нерушимая связь.
— Вы улыбаетесь, Софи. Почему?
— Потому что я счастлива.
Она чувствовала его руку, сильную руку властителя.
— А теперь, — произнес князь, — давайте поговорим обо всем серьезно. Во-первых, я должен ненадолго покинуть вас и съездить в Петербург. Моя кузина Елена должна знать о моем решении. Она хозяйка в моем доме. — Он помолчал. — Я должен сказать вам еще кое о чем, — мрачно добавил он. — У меня есть любовница.
— Знаю, — тихо отозвалась Софи. — Я об этом слышала.
— Возможно, вы ее даже видели. В конце концов, мы вращаемся в тесном мире.
— Дважды. Один раз в ресторане. Она очень красива. Она показалась мне такой женственной, такой нежной…
Князь молчал. Когда он вновь заговорил, Софи догадалась, что мыслями он где-то далеко.
Мимо проехала повозка, запряженная двумя лошадьми. Сначала они заслышали стук колес, затем повозка показалась рядом с домом. При виде князя на веранде возница снял свою засаленную шапку и поклонился.
— Я должен нанести последний визит Анне. Вы так тепло отозвались о ней. Несомненно, она бы отплатила вам тем же, — тихо произнес князь.
— Какой сложной, какой непостижимой может быть жизнь женщины, — в тон ему отозвалась Софи.
— Только если она сама делает ее такой. С Анной все будет в порядке, если у нее хватит ума и силы принять неизбежное.
— Мало кто из нас обладает обоими этими качествами одновременно, — печально обронила Софи.
— Мне кажется, у вас есть и то и другое, — возразил князь. — Я это видел. И ум и силу. Я должен молить лишь о том, — добавил он с улыбкой, — чтобы они были обращены не против меня. Моя нежная Софи я думаю, вы были бы опасным соперником.
— Тогда я должна молить о том, чтобы этого никогда не случилось, — ответила Софи.
Князь снял с мизинца кольцо.
— Дайте мне вашу руку, — ласково попросил он и надел кольцо ей на палец, затем осторожно снял. — Этот жест символичен, — пояснил он. — Это внешний знак того, что хранится внутри. Но придет время, когда вы будете носить кольцо, не снимая. Вы ведь и вправду этого хотите?
— Да.
— А сейчас я должен отвезти вас в Обухово. Позади них молчаливо стоял дом. Горничная в розовом платье из ситца бесшумно промелькнула за окном и исчезла, словно
— Мне думается, — признался князь, — до сих пор мое сердце спало, как этот дом.
Глава 9
Мистер Хенвелл, можно мне отнять у вас минуту времени?
— Разумеется, мадемуазель Альберт. — Эдвард повернулся к француженке.
При свете яркого утреннего солнца кожа мадемуазель казалась совсем желтой, черная полоска усиков над верхней губой еще заметней. Она плотно сжала губы, словно пыталась подобрать нужное слово. Больше всего на свете ей хотелось избавиться от мисс Джонсон. И то, что англичаночка до сих пор находилась в Кравском вместе с князем, тревожило мадемуазель. Князь любит поговорить с женщинами, которых мадемуазель Альберт, с презрением вынуждена была признать умными, и она страшилась, как бы приезжая выскочка не заняла еще более прочное положение в доме: вроде компаньонки, когда девочки подрастут, или даже домашнего секретаря. Такое вполне возможно.
— Простите меня, мистер Хенвелл, но вы, как англичанин, поймете, о чем я собираюсь говорить. Вы живете в России, когда она находится на… на перепутье. Крепостным скоро дадут вольную, и ничто не останется прежним. Вспомните Францию! Мы все тоже можем поплатиться своими головами! — Мадемуазель непроизвольно схватилась руками за тугой ворот платья. — Быть на перепутье всегда опасно. Я была бы счастлива, если бы мисс Джонсон покинула Россию в конце лета. — Последние слова мадемуазель обронила как бы невзначай.
— Но боюсь, у мисс Джонсон нет таких намерений. Почему она должна уехать? Ведь ей-то не предлагали должность в Регби.
— Да вы просто смеетесь надо мной! Как вы смеете!
— Дорогая мадемуазель, я всего лишь не воспринял ваши слова всерьез. Простите меня, пожалуйста. Не волнуйтесь за мисс Джонсон. Ваша доброта делает вам честь, но я уверен, что мисс Джонсон способна позаботиться о себе сама.
— Но может, вы все же задумаетесь над моими словами и повлияете на мисс Джонсон? Поверьте, я говорю это от чистого сердца.
— Боюсь, я вряд ли могу оказать влияние на мисс Джонсон.
— Хорошо, — буркнула мадемуазель Альберт. — Вы правы. Людям должно быть позволено, совершать ошибки.
— Тогда мы предоставим мисс Джонсон это право.
Вернувшись, Софи поняла, что ей нет необходимости что-либо объяснять. Алексис встретил ее с извинениями.
— Надеюсь, вы не очень испугались, — с тревогой спросил он.
— Разумеется, я очень испугалась, за себя и за князя. Но он еще будет говорить с вами, Алексис. А что касается меня, то вы можете забыть об этом происшествии.
— Этим утром вы увидели обратную сторону медали, — весело заметил Эдвард.
— Я всегда знала, что она есть, — ответила Софи. — Я всегда чувствовала, что под красотой и покоем может скрываться жестокость. Как гром… за ясным небом.
Но гроза разразилась внутри ее самой, после чего наступило затишье. Счастье переполняло ее через край, глубокое и бездонное. Проницательно взглянув на нее, Эдвард сразу заметил, что она словно светится изнутри.
— Опасность привела вас в… восторг?