Гувернантка
Шрифт:
В тот день ветер нес с моря белые тучи, в синеве чертили свои зигзаги ласточки, я шел с вокзала по липовой аллее к центру, а передо мной из-за поросшего травой фортификационного вала одна за другой вырастали башни костелов, чьи очертания я помнил по фотографиям, и хотя я старался не давать воли эмоциям, при виде этих, медленно движущихся мне навстречу, так хорошо знакомых башен в груди поднималась теплая волна. Реальный город, куда я держал путь, сливался с тем северным городом, о котором шутливо рассказывал советник Мелерс, когда мы с ним в гостиной на Розбрате пили чай с вишневым вареньем.
Крыши домов впереди отливали красным, словно были крыты голландской черепицей, узкая тучка над башней Ратуши лохматой чертой пересекала небо, все еще ясное, хотя уже близился вечер, солнце касалось буковых холмов за вокзалом, а я, глядя на дома и башни центра, отражающие блеск заката, чувствовал, как меня захлестывает волнение, потому что — в отличие от всех тех, кто приезжал сюда из Кенигсберга, Таллина, Петербурга лишь затем,
58
Длинный базар (нем.).
И я словно вынырнул из тени. Тарахтенье, скрип колес. Мальчик в фуражке сунул мне свежую газету и с криком «Повышение курса акций на бирже!» побежал дальше, в толпу, туда, где по широкой мостовой катили пролетки и коляски, а перед входом в отель «Норд» гарсон устанавливал на ступеньках апельсиновые деревца. Название газеты, которую я держал в руке, было напечатано черными острыми готическими буквами, такими же, какими вырезают надписи на каменных плитах.
Вот он, передо мной — этот город с темных фотографий. Казалось, улица, до сих пор смутно проступавшая сквозь рыжеватую дымку сепии, вдруг озарилась светом оживших, заговоривших красок, но я никак не мог поверить, что и в самом деле попал сюда, мне все время вспоминался рассказ советника Мелерса о Саде Гесперид на берегу северного моря.
Только когда я увидел вверху, за фасадами домов с каменными фигурами античных богов на крышах, эту темную, огромную, плоскую башню средневекового собора, похожую на человека в капюшоне, которая — то исчезая, то вновь появляясь — плыла за домами, будто кирпичный Ковчег, только тогда, глядя на эту темную, подобную кирпичному Ковчегу башню над фасадами домов, я почувствовал, что все вокруг меня постепенно обретает реальность. Это была та самая башня, та самая темная башня с фотографии в рамке красного дерева, на стекле которой остался карминовый след нескольких букв, написанных губной помадой, и теперь я жадно впитывал каждый промельк птичьих теней на плитах тротуара, каждый шорох платья, попадающегося мне навстречу, словно хотел убедиться: то, что я вижу, я вижу въявь.
За стеклом витрины, украшенной цветами гортензии, из золотистых и серебристых коробок струился шелк семи оттенков неба. В корзине из крашеного ивняка, выставленной перед фруктовой лавкой, громоздились апельсины и груды шоколадных шаров в серебряной обертке.
Перед домом с высокими готическими окнами, который панна Эстер называла Artushoff [59] , о чем-то спорили маклеры в блестящих цилиндрах — громкий смех, постукивание тросточек. Проезжающие экипажи поскрипывали колесными осями, голуби то взлетали, то опускались на статую бога морей, мимо проходили женщины в шелковых, атласных, полотняных, бязевых платьях, но в каждом наряде я видел только то, что напоминало ее платья — сборки, вытачки, перламутровые пуговки, кружева, мелочи, которые глаз вылавливает со смешным мучительным нетерпением, будто самой силой взгляда хочет сотворить желаемое. Все вокруг меня — я это чувствовал — было отмечено ее бездумным присутствием: ведь живя здесь, в этом городе, на этих улицах, она не придавала ни малейшего значения тому, что здесь находится. Бродила по этим улицам, заглядывала в книжные магазины, открывала дверь булочной, смотрела на витрину мебельного магазина, входила с корзинкой в бакалейную лавку, так что вид этих витрин, дверей, вывесок…
59
Двор Артуса (нем.); дворы Артуса (обязанные своим названием легенде о короле Артуре) — средневековые однотипные здания, предназначавшиеся для цеховых и корпоративных собраний; гданьский Двор Артуса сооружен в XV веке.
Пройдя под аркой каменной подворотни, которую маэстро Бертельссон обозначил двумя словами: «Gr"une Thor [60] », я вышел на набережную, ветер с воды холодом дохнул в лицо,
60
Зеленые ворота (нем.).
«Панна Зиммель? — Иоганн Пельц, дворник углового дома номер 12 по Фрауэнгассе, перед которым я остановился в самом начале восьмого, когда солнечные блики уже погасли на оконных стеклах, улыбнулся: — Панна Зиммель? Помню ли я панну Зиммель? Да как не помнить! Каждое утро — кошелку в руку и бегом на Фишмарк [61] . Коса вокруг головы, синее клетчатое платье, белые чулки и всегда это чуточку слишком громкое: “Здравствуйте, пан Пельц!” А по лестнице только вприпрыжку, перескакивая через три ступеньки! И это в деревянных башмаках!»
61
Рыбный рынок (искаж. нем. Fischmarkt).
Я стоял перед угловым домом номер 12 по Фрауэнгассе, смотрел на высокие окна, в которых отражалась синева темнеющего неба, чайки носились над башней Дома натуралистов, а Иоганн Пельц, поглаживая седые бакенбарды, разглядывал меня светло-голубыми глазами: «Зиммели? Кажется, кто-то видел их в Любеке. Седьмая квартира — посмотрите, вон там, те окна справа — стоит пустая. А панна Зиммель?» Иоганн Пельц поправил фуражку с блестящим козырьком и полез в карман за кожаным кисетом. Он хорошо помнил августовский вечер, когда около девяти часов перед домом 12 по Фрауэнгассе остановилась молодая женщина в шляпе с розами. «Вот здесь стояла, где вы, и так же смотрела на те окна». Но в тот августовский вечер, прежде чем Иоганн Пельц в своей квартире на четвертом этаже открыл тяжелое окно, поделенное на квадратики, прежде чем отодвинул цветущую герань, прежде чем позвал из кухни сестру, Хильдегарде Пельц, чтобы спросить, в самом ли деле женщина, остановившаяся перед домом 12, Эстер Зиммель — «ну, знаешь, дочка Зиммелей из седьмой», — молодая женщина повернулась и, придерживая поля шляпы с розами, которые выворачивал дующий со стороны портового канала ветер, скрылась в подворотне Дома натуралистов. «Панна Зиммель? — Иоганн Пельц задумался. — Вроде бы кто-то видел ее в Нойфарвассере, когда “Один” отплывал в Кенигсберг…»
Я стоял перед домом с готическим номером 12, глядя на темные окна третьего этажа, а тени медленно заполняли глубокое ущелье улицы Фрауэнгассе, стены домов серели, шум голосов стихал, Иоганн Пельц говорил что-то, кажется про Кенигсберг, куда в последнее время уезжает столько народу, отражения неба в окнах из синих превращались в черные, город медленно погружался в тишину, и лишь где-то высоко, там, куда еще доходил свет, быстро пролетели две или три ласточки, оставив на небе тоненький печальный след, похожий на царапину на стекле, но и он погас спустя краткую, как мгновенье, минуту.
Дальнейшие судьбы людей и вещей
Когда поезд остановился на вокзале с готическим названием города, их уже ждал с двумя повозками человек от Зальцмана. Остановились в гостинице на Карренваль. На следующий день отец Александра отправился домой к Лессеру Гелдзинскому с рекомендательными письмами от варшавских купцов, что впоследствии очень помогло ему в делах. Хозяин красивого дома на Брайтгассе заверил гостя из Варшавы, что лучше времени и придумать было нельзя, нужно только — пока судьба благоволит — принять несколько смелых решений. Прусский банк охотно дает кредиты, французские и английские торговые конторы на Speicher Insel принимают крупные заказы, в порту кипит работа. Из окон салона на Брайтгассе видны были высокие мачты и наклонные трубы пароходов из Голландии, Англии и Шотландии. Крылья портовых кранов перемещались в облаках пара. В трюмы из элеватора сыпалась золотой струей украинская пшеница, привозимая в город по Надвислинской железной дороге из Киева и более далеких мест. Договор с Зальцманом и Румянцевым подписали в здании гильдии. Капитал акционерного общества был солидный. Когда же еще взяли в аренду большое помещение в лабазе и цены зерна на биржах в Роттердаме и Лондоне пошли вверх, так что удалось распространить сделки на Кенигсберг и Таллин, отец Александра однажды осенним днем отправился в коляске по длинной липовой аллее в Alte Oliva, северный район города, где купил красивый старый дом с белыми стенами и черным прусским антаблементом на Ронштрассе, 18, на огороженном участке у самого леса.