Гвардия Хаоса
Шрифт:
— Но ты очень любишь Ранмаро.
— Разумеется, — искренность Виктории не подвергалась сомнению. — Он мой брат. И очень, очень добрый.
— И вы были неразлучны, пока не появились мы с Юрикой. Ревнуешь?
— Конечно, — не стала отпираться девушка. — Но она тоже наша сестра. Это правильно, что он уделяет ей так много внимания.
— Вообще-то она твоя тетя…
— Дядя, не начинай, а? Я же не называю тебя дедушкой, хотя могла бы.
Дженази только хмыкнул в ответ, но неявную угрозу к сведению принял.
— Я уже больше пятидесяти лет не видел своих детей. Возможно,
Виктории воздух попал не в то горло, она закашлялась. Дженази даже похлопал ее по спине, от чего она только поморщилась, а потом, восстановив дыхание, произнесла:
— Знаешь, вот это, что ты только что сказал, характеризует тебя не с самой лучшей стороны. То есть, не красит ни коем образом. Сколько их, и сколько было самому младшему или младшей, когда ты их бросил?
— Десять. И за сорок стукнуло, так что избавь меня от своего негодования.
— Все время забываю, сколько тебе лет…
— Скучаешь по ним? — продолжила Виктория после небольшой паузы.
— Да, — ответил Дженази. — И не только по ним. Моя семья — это не только дети, но и друзья. Они ждут меня.
Виктория нахмурилась.
— Ты, когда возвращался, совсем не о нас с Ранмаро и Юрикой думал. Не знал ведь даже, что мы есть. Верно?
Дженази не хотел себе в этом признаваться, но дочь Валерии начинала его раздражать. И пугать.
— Верно.
— Тогда зачем ты здесь?
— Из-за Ришари. И ради Нолы.
И вот они пришли. Дженази узнал эти холмы и полевые травы, что укрывали их пестрым полотном из всех оттенков зеленого и желтого, белого, красного, синего и фиолетового. Больше ста лет прошло, а земля эта все та же, и даже цветочный узор не изменился ни капли. Адонисы, анафилисы и гониолимоны вместе со своими полевыми соседями росли, казалось, на тех же самых местах, и точно так же несильный теплый ветер раскачивал их соцветия, в такт ритму, которым жило само Небо. Время остановило здесь свой бег. Вот только три детали, всего три, отличали это место от того, каким оно было когда-то.
Первой был исчезнувший след от удара молнии — большое черное пятно из выжженной травы и сплавившейся до стеклообразного состояния земли. Второй — кровь Нолы, еще теплая, но так сильно испугавшая его — человека, который столько пролил ее в бесконечных боях. Давным-давно впиталась она в землю, и ничего не выросло на том месте из того, чему положено, по поверьям, появляться на подобных местах.
И уж совсем точно не было здесь раньше этого надгробия.
«Нола Орчи. 881–899».
— Здравствуй, Нола, — тихо, отчетливо произнесла Валерия, и положила на него цветы, которые собрала по дороге.
Простая прямоугольная каменная плита, серая и небольшая. Ни портрета, ни дополнительных украшений. Только надпись, высеченная неизвестным мастером. Буквы уже начинали стираться под действием ветра, дождей и перепадов температур, которыми славятся степи. Ранмаро, Виктория и Юрика смотрели на нее с той странной печалью, которая появляется, когда человек видит могилу незнакомого лично ему человека, но такого, о ком другие рассказывают только хорошее — искренне. И пусть Нола погибла так давно, что лишь бессмертные Гвардейцы и Валерия помнят ее — они оплакивали ее,
— Я хочу побыть один, — сказал Дженази, и все без лишних слов отступили.
***
Валерия не останавливалась, пока расстояние между ней и надгробием не стало таким, что нельзя уже было рассмотреть лица ее бывшего врага.
— Не слишком далеко? — спросил у нее Ранмаро.
— Слишком близко. Нам вообще лучше вернуться назад. Оставим их наедине друг с другом.
Дрожь пробрала всех, кто слышал эти слова. Валерия говорила о Ноле так, словно здесь и сейчас она все еще была жива.
Глава 21. Скрежет шестеренок реальности
Дженази не ждал, пока спутники оставят его одного, ему на самом деле было все равно, как далеко они уйдут. Покинули поле зрения — и ладно. Он уже забыл о них, и только две вещи остались, обладающие ценностью. Нет, даже одна, потому что надгробие — просто камень. Что могут значить пустые символы, в которых лишь имя да годы жизни, для него — того, кого до сих пор тревожат, словно это было еще вчера, звуки голоса Нолы, чистый взгляд и всегда искренняя улыбка, тепло кожи и ощущение ее бархатного дыхания — на своей. И аромат тела, настолько чарующий, что подсознание мгновенно заблокировало его, приказало игнорировать — ему, г'ата, чей мир состоит из запахов не на смешные два-три процента, а много-много больше. Потому что в противном случае он не смог бы даже подумать о том, чтобы причинить ей вред. Впрочем, он не смог и так.
Кости. Останки Нолы были прямо перед ним. Что значат для него два метра земли, которые погребли ее, скрыв от света, ветра и дождя? Ровным счетом ничего. Он видел их. И умирал каждый миг, каждую мельчайшую единицу измерения времени, которая необходима для того, чтобы во Вселенной произошло самое незначительное из событий, заметить которое не смогут даже живущие со скоростью света.
Дженази протянул к Ноле свои руки — не только сквозь Пространство, но и сквозь Время, и воззвал ко всей скрытой в нем силе, чтобы приказать самой Реальности и заставить крутиться шестеренки механизма, способного исполнить любое желание. Его желание.
Долгие годы Дженази учился убивать. И на обратной стороне силы, способной уничтожить что-угодно, он обнаружил совершенно новое, чуждое всей его прежней натуре. Исцеление.
И воскрешение.
Это случилось, когда сразиться пришлось с отродьями истинного ужаса и разрушения, порождениями силы, которая искажала, извращала все, к чему прикасалась, с многоликим чудовищем, которое не рождалось и никогда не умрет, потому что не может исчезнуть олицетворение всего того, что гибнет, гниет, разлагается, распадается, сходит с ума и пожирает само себя — за миг до конца. Этот враг, существо из мириадов не-я, слившихся в одно безумное нечто, сломал меч и едва не поглотил душу, но Дженази выстоял, потому что в шаге от края, из-за которого уже не вернуться, схватился за последнее, еще не исчезнувшее воспоминание. И поклялся тогда, что вернет ему жизнь.