Гвианские робинзоны
Шрифт:
– Это балата, – сказал Казимир.
– Как, – воскликнул Робен, – это балата, молочное дерево, mimusops balata? Я много раз проходил мимо подобных, понятия не имея, что это оно. Как видишь, Николя, недостаточно черпать знания только из книг.
– Да, это правда. Тут нужна практика. Дело в том, что на практике…
На этих словах он осекся, и не без причины. С дерева, под которым он стоял, прямо ему на голову, прикрытую плетеной панамой, свалился небольшой круглый предмет, величиной со сливу ренклод.
Он поднял голову и увидел Ангоссо. Тот сидел на большой ветке и смеялся над только что
– Яичный желток! – радостно воскликнул Николя, поднимая этот предмет, круглый как шар, твердый и окрашенный в красивый оранжевый цвет.
– Хорошо есть, – сказал Казимир. – Вкусно-вкусно.
– Не стану отказываться. Тем более что их там полно, на всех хватит. Во всяком случае, тут можно быть уверенным, что он не из-под курицы.
И честный парень впился в плод всеми зубами, рассчитывая, несомненно, разделаться с ним одним укусом.
– Ай, – воскликнул он, скорчив рожу, – там внутри цыпленок!
– Как – цыпленок!?
– Это я образно. Птенец этой тридцатиметровой наседки – косточка, и претвердая, доложу я вам. Я уж было подумал, что останусь без зубов. Смотрите, как интересно: у этой косточки разная поверхность. С одной стороны она гладкая, как слоновая кость, и вся блестит, а с другой – шершавая, вся в рытвинах, будто бы ее обработали вручную.
– Но мякоть хотя бы съедобна?
– Не хуже, чем давешнее молоко. Слегка суховато, рассыпчато, но все же вкусно. Честное слово, если это и не настоящий яичный желток, мой желудок воспринял его спокойно. А впрочем, вы можете сами попробовать, – закончил он, спасаясь из-под града плодов, сброшенных бони с дерева.
Яичный желток (именно так называют этот плод в Гвиане) был объявлен превосходным всеми членами маленькой колонии, которые вскоре уснули – мы, конечно, говорим о детях – безмятежным сном.
Робен, почти восстановивший силы этой необыкновенной трапезой, с тревогой думал о завтрашнем дне. Он хорошо знал, что такая пища была хороша, чтобы утолить первое чувство голода, но вскоре ее будет недостаточно. Дети и их мать нуждаются в основательном питании, особенно в этих широтах, где анемия не щадит никого.
Ангоссо, добрый гений этого дня, вывел его из раздумий.
– Я буду делай ручей пьяный, – сказал он без обиняков.
– Как ты сказал? – спросил инженер, думая, что не расслышал.
– Делай ручей пьяный, потом бери рыба. Делай пьяный с нику, она тут много везде.
– Оно так, – подхватил Казимир. – Рыба любить нику. Пей его и давай пьяный, как индеец.
– А что потом?
– Бери рыба, давай копти и кушай все вместе.
– Я не понимаю, что ты хочешь сказать, но действуй, друг мой, опьяняй ручей, ты знаешь, как лучше. Я могу чем-то помочь?
– Нет, будь тут, с мадам и детки, бони идти искай нику.
Лесного негра не было почти час, Робену казалось, что время тянется слишком долго, но вот Ангоссо вернулся, нагруженный, как мул контрабандиста.
Но, в отличие от весьма покладистого непарнокопытного, которого несправедливо считают упрямым и которое
Вязанка весила не меньше сорока килограммов и состояла из коричневатого цвета лианы с побегами, нарезанной на полуметровые отрезки, собранные пучками вроде тех, какие делают из лозы французские виноградари. В другой руке бони держал букетик из желтых цветов и листьев. Робен, как искушенный ботаник, тут же его узнал.
– Вот пьяный дерево, – сказал Ангоссо, сбросив наконец свою ношу с глубоким выдохом облегчения.
– Нику, – уточнил радостно Казимир.
В этот момент старший из мальчиков проснулся и с любопытством выглянул из шалаша. Отец подозвал его:
– Гляди, Анри, вот дважды подходящий случай, чтобы начать изучать ботанику. Нам, несомненно, придется провести здесь много дней, возможно даже долгие годы. И все это время наше существование будет зависеть только от природы. Поэтому в самое ближайшее время нам нужно будет познать ее как можно глубже, чтобы мы могли в полной мере пользоваться ее плодами. Стремление жить усилит нашу тягу к знаниям. Ты понимаешь, о чем я говорю, сынок?
– Да, папа, – ответил тот, глядя ему прямо в глаза умным и ласковым взглядом.
– С помощью этого растения – его род и семейство мне известны, но о его свойствах до сегодняшнего дня я не имел никакого представления – наши товарищи намерены добыть нам очень много рыбы. Это очень ценное знание, и нам нужно научиться, чтобы пользоваться им в будущем. Эти цветы и листья, их надо хорошенько запомнить…
Мальчик взял букет из рук Ангоссо, внимательно посмотрел на него, как будто делая усилие, чтобы закрепить в памяти их вид и особенности.
Робен продолжал:
– Это растение из семейства бобовых, к нему же принадлежит и акация. По странному совпадению, растение, которое поможет нам прокормиться, носит наше имя – robinia nikou, в честь нашего однофамильца Робена, садовника Генриха IV, давшего свое имя семейству робиниевых. Туземное слово «нику», мне кажется, добавил Обле, чтобы обозначить разновидность, которую ты видишь сейчас. Ты все понял и запомнил?
– Да, папа, я теперь везде узнаю робинию нику.
– Муше, давай ходи сюда, – вмешался Ангоссо. Пока отец с сыном разговаривали, он успел перегородить течение ручья легкой плетенкой из веток с листьями.
Затем он положил в каноэ свои вязанки лиан, усадил туда отца с матерью, четверых детей и Николя с Казимиром, схватил весло, быстро пересек заводь, сформированную устьем ручья, которую тот пересекает, как Рона – Женевское озеро, и причалил к противоположному берегу потока, исчезавшего в лесных дебрях.
Через несколько минут здесь был готов новый шалаш из ветвей и листьев, необходимый элемент любой остановки в этих лесах. Теперь Ангоссо мог заняться опьянением ручья. Один из берегов представлял собой каменную россыпь. Такие камни красноватого цвета, изъеденные, как губка, здесь называют «ноздреватыми». Он присел на корточки над одним из них, взял пучок нику, обмакнул его в воду, положил на другой и принялся колотить по нему как одержимый толстой короткой дубинкой, зажатой в правой руке. В одно мгновение побеги лианы превратились в кашу.