Гвиневера. Осенняя легенда
Шрифт:
– Ты сказала ему, чтобы он вернул Ланселота? – спросила я.
– Сказать ему? – переспросила Нимю, пораженная моей надменностью. – Разве можно приказывать богам, Гвен? У них можно лишь просить о помощи, но никак не указывать, что им делать. – Я понурила голову, стыдясь, что горе сделало меня столь неучтивой. – Но все же у меня для тебя кое-что есть, – продолжала Нимю с улыбкой. – Небольшое заклинание, которое следует произнести тогда, когда луна народится вновь.
Она прошептала несколько слов, и с тех пор я с нетерпением следила за луной и старательно повторяла магическую формулу, когда на западе появлялось
Артур был озабочен не меньше моего, и мы оба, не жался сил, занимались делами королевства. В разгаре осени мы начали получать сведения об урожае. И когда стал вырисовываться счет обмолоченному зерну, соленой и копченой рыбе и заготовленным яблокам, стало ясно, у кого образовались излишки, а у кого не хватало продуктов. Организация торговли возлагалась на местных правителей, но мы могли подсказать им, как обстоят дела в соседних землях.
Но я заметила: откуда бы ни приезжал очередной гонец, прежде всего Артур спрашивал его о Ланселоте:
– Вы ничего не слышали о британском воине? И посланцы всегда качали головой. Постепенно я начала бояться их ответов – ведь Ланс был знаменитой личностью, и о его подвигах слагались легенды по всему королевству. И если теперь никто не говорил о его приключениях, значит, их просто не существовало. Я жила с тайным убеждением, что Элейн оказалась права и смерть Ланселота падет на мою голову.
Наконец в октябре Гавейн предложил связаться в древними племенами:
– Хотя они и избегают людей и городов, мало что происходит среди смертных, о чем они тут же не узнают, миледи, – напомнил принц Оркнейский. – Придны восхищались Ланселотом, когда останавливались в Стерлинге. Его слава разнеслась по всем племенам. Если хоть один из них знает, где он сейчас, то знают все. Другой вопрос, захотят ли… – он красноречиво пожал плечами, и тень омрачила его лицо. – Но я все же собираюсь спросить их.
Благородство его предложения тронуло мое сердце – ведь с тех пор, как Гавейн расстался с Рагнель, он избегал встреч с низкорослым народом. Я заметила, что даже сейчас он не называл Рагнель по имени.
Мы начертали послание в рисунках на поверхности восковой дощечки, и Гавейн, тщательно завернув ее, отнес к известному ему источнику в чаще. Там он навалил на послание небольшую кучу камней, воткнул веточку рябины и спокойно вернулся в Камелот, уверенный, что древние скоро найдут письмо.
Через неделю, когда оркнеец явился на то же место, веточку рябины сменили листья остролиста, но поверхность восковой таблички оказалась пустой.
– Почему пустой? – спрашивала я, когда оркнеец передавал мне дощечку.
– Судите сами, миледи, – ответил он. – Вы видите, воск был разглажен и дощечка снова завернута. Но что это значит, я не имею понятия.
Двусмысленность ответа меня напугала. Он мог означать, что Ланс жив и в безопасности у древних, но с тем же успехом мог сообщать, что бретонец умер. Я всегда считала, что могу перенести все, столкнувшись с неизбежным лицом к лицу, но неизвестность оказалась хуже всего, и мне хотелось бежать сломя голову, кричать и проклинать все на свете.
Постепенно я взглянула в лицо безжалостным фактам – вестей неоткуда ждать: ни от древних, ни от других народов. И в первый
На зиму мы оставались в Камелоте, вели светскую жизнь, следили за благосостоянием народа. В последнюю ночь октября, страшную ночь Самхейн, и язычники и христиане собирались вокруг нашего очага. Известно, что в эту ночь боги и духи прокрадываются на землю, а древние сиды – существа еще с доисторических времен – норовят украсть душу неосторожных смертных. Памятуя об опасности, наши домашние, когда садилось солнце и распахивались ворота в иной мир, предусмотрительно укрывались внутри стен. Л на следующее утро мы праздновали, что остались в живых. Артур приносил в жертву белого бычка, и ему помогал митраид [7] Лионель.
7
Поклонник культа Митры.
Потом, когда зима стала укрывать снегом дороги, в Камелот с континента прибыл христианский священник. Человек средних лет, с мягкими манерами и почти лысый, он поклонился и передал Артуру свиток с законами короля Теодорика.
– Здесь, к сожалению, только краткое изложение свода законов, – извинился отец Болдуин. – Но Боэтиус полагал, что вы обрадуетесь всему, что даст вам о них представление.
Артур развернул старый, сильно потрепанный свиток и стал тщательно вчитываться в латинские фразы. По выражению его лица было видно, что он удовлетворен.
С приветливой улыбкой муж предложил священнослужителю перезимовать с нами.
– Королева подыщет для вас комнату, – беззаботно заметил он и, вдруг вспомнив, что я не лажу со священниками, послал мне один из своих взглядов, означавших «это очень важно, дорогая».
Сначала я с подозрением отнеслась к отцу Болдуину, полагая, что он разделяет взгляды церкви, согласно которым женщины считались ниже мужчин. Но священник оказался человеком добрейшей души, склонным скорее к самоуничижению, и вскоре его присутствие стало благотворно влиять на меня.
Рождество в том году мы отмстили с собственным священником, совместив торжество с праздником вызова солнца из его зимних странствий. Все домашние и много христианских и языческих воинов собрались на службу, и всю мессу мы с Артуром простояли на коленях. В конце заговорил Борс и умолял христианского Бога-Отца охранить его родственника Ланселота. Мне показалось, что он начал склоняться к вере Болдуина.
Темными зимними месяцами Артур изучал свиток законов и обсуждал различные их аспекты с Болдуином, Бедивером и рыцарями Круглого Стола, когда тс в непогоду собирались вокруг очага.
– Ты заметила, что Гавейн не поддерживает моей идеи правовой системы? – Артур беспокойно прохаживался по комнате, а я свернулась калачиком, укрывшись шерстяным пледом.
– Может быть, он считает это делом чести? – предположила я.
– Может быть. По крайней мере, рыцари приняли мою идею правосудия, основанного на свидетельских показаниях и уликах, и считают ее лучше испытания поединком. Если повезет, им больше не придется рисковать своими жизнями, доказывая чью-то еще невиновность.