Гюнтер Грасс
Шрифт:
Но в одном с Грассом не поспоришь: демократии действительно надо учиться, даже когда у тебя и у всего общества уже такой большой опыт общения с этой формой государственного устройства.
На съезд, о котором писал Грасс, приехал Вилли Брандт, делегаты приветствовали его стоя и избрали почетным председателем. На сей раз Грасс более одобрительно относился к выступлению Брандта — оно «содержало внятное послание, выходящее за пределы Германии». Конечно, замечал автор дневника, хотелось бы «большей определенности», но тем не менее он считал, что «партийный съезд обрел историческое значение».
Подчеркнем снова: Грасс неоднократно и упорно предостерегал от недостаточно, с его точки зрения, подготовленного и продуманного
Грасса более всего беспокоили две вещи: окончательный экономический развал на Востоке и усиление крайне правых, экстремистских, даже шовинистических настроений.
Давний и яростный противник немецкого (как, впрочем, и всякого иного) национализма, Грасс призывал к тому, чтобы прошлое стало окончательно «преодоленным прошлым» и чтобы кардинально изменившийся мир в Европе не превратился в «прекрасный новый мир» по Хаксли. Тревога его не была случайна и не являлась плодом художественного воображения. В своем дневнике в марте 1990 года он замечал, что «те ультраправые, националистические, ксенофобские, антисемитские и прочие антитолерантные настроения, которые в ГДР до сих пор не выходили на поверхность и теперь со всей неизрасходованной силой вылезли наружу, проявляются гораздо откровеннее, чем я ожидал».
Последующие события подтвердили его правоту. Глядя на проблему шире, можно сказать, что неонацизм перестал быть немецкой спецификой, охватывая весьма широкие пласты населения в разных странах. Многие, в том числе молодежь, оказываются восприимчивыми к идеям, которые уже давно считались навсегда скомпрометированными и безвозвратно ушедшими в прошлое. Нацистские идеологемы в разных вариантах и разнообразной национальной окраске вновь оказались привлекательными для экстремистов разного рода (включая казавшуюся такой тихой и мирной Норвегию). Выходит, что крах фашизма не дал полного и долгодействующего иммунитета народам Европы.
Разъезжая по Востоку Германии, пока еще ГДР, Грасс попадает в городок Альтдёберн неподалеку от Котбуса. Там буроугольный карьер. Была еще и лесопилка, теперь ее нет. Карьер умирает. Старожилы еще надеются, что найдется «западный покупатель» на их уголь. Но ясно, что это пустые надежды. По мнению Грасса, карьер протянет еще с полгода.
Судьба этого местечка и его жителей, а их примерно пять тысяч, кажется писателю характерной и даже символичной. Он пишет статью под названием «Письмо из Альтдёберна», чтобы продолжить его «Репортажем» оттуда же. Этот текст он планирует использовать для выступления в рейхстаге, чтобы представить «карьер как метафору разрушения ГДР». Его заботят детали: в магазине городка (единственном) до 1 июля 1990 года должны быть распроданы все запасы, чтобы освободить место для западных товаров. «Отсюда: разоблачение механизмов рыночной экономики и тех, кто несет политическую ответственность», — Г. Коля и других, записывает автор.
Конечно, в памяти оживает длившееся 40 лет стремление граждан ГДР купить хоть что-нибудь «западное». Не случайно в Берлине и других крупных городах создавались так называемые «эксквизиты», специальные магазины, где за большие деньги можно было купить, к примеру, западную одежду. Приезжавшие в ГДР советские командированные охотно посещали эти заведения, если, конечно, хватало денег. А уж берлинцы знали все эти места и были там постоянными посетителями — если, опять же, позволяла зарплата. Так что в тот момент Грасс, обеспокоенный судьбой гэдээровских товаров, всё же не очень точно улавливал настроение граждан республики.
Они тогда еще не ощутили, что могут оказаться в объединенной стране гражданами второго сорта. Тогда они скорее наслаждались появлением западной продукции любого рода, за которой к тому же не надо было стоять в очереди. Но в долговременном плане Грасс угадал многое —
Но Грасс рассматривал происходящее — с первых же шагов к объединению — как «антиконституционный аншлюс». Само слово «аншлюс» должно вызывать ассоциации с насильственным присоединением Австрии к третьему рейху, что, конечно, с исторической точки зрения перебор. Но писатель видел не парадные, а повседневные стороны единства: усилившуюся ксенофобию (которая давно уже не является специфически немецкой чертой, если говорить о последних десятилетиях) и всё еще не преодоленные различия в образе жизни «осси» и «весси», приводящие к вспышкам взаимной неприязни.
Грасс был не одинок в своих опасениях, это мы уже отмечали. К примеру, известный историк и политолог Курт Зонтхаймер считал, что спустя два года после провозглашения германского единства картина представляется весьма мрачной. «Недостатки и ошибочные шаги, сделанные в процессе объединения, стали более заметными», — писал он в своей книге «Федеративная Республика Германия сегодня. Основные черты политической системы». Первоначальное ликование в связи с крушением Стены вылилось скорее в ухудшение настроения, заметное недовольство, одним словом, разочарование. Исследователь тоже подчеркивал вспыхнувшую в «новых землях» (так стали называть бывшую ГДР) ксенофобию и проявления национализма.
Возникало даже ощущение или скорее подозрение, а не возвращается ли демократическая Германия к временам Веймарской республики, где (как раз по Грассу) плохо выученные уроки демократии, «война всех против всех», растущий национализм привели немцев в объятия Гитлера. Грасс в изданной в 1992 году книге «Речь об утратах» писал о сходных проблемах, а подзаголовок отчетливо выражал именно эту мысль: «О падении политической культуры в объединенной Германии».
Даже спустя почти два десятилетия после объединения (в 2009 году) мне попался на глаза напечатанный в еженедельнике «Цайт» (№ 17) материал, откликавшийся на публикацию в газете «Бильд ам зонтаг» статьи одного из тогдашних руководителей социал-демократов о том, что в 1989–1990 годах было организовано не воссоединение, а «вталкивание», «втаскивание» ГДР в ФРГ.
У автора «Цайт» эти запоздалые сожаления вызвали иронию, ведь находившаяся в состоянии коллапса, полного беспорядка и неуправляемости ГДР присоединилась к ФРГ, совершенно не подвергая сомнению ни ее политическое устройство, ни экономическое состояние. Государство, которое практически перестало функционировать во всех отношениях, присоединялось к функционирующему и, безусловно, процветающему государству. Так что вряд ли справедливо утверждать, будто ГДР «втолкнули» или «подбросили, как подкидыша» более мощному государству.
Горбачева тоже упрекали, что он согласился с объединением на основе 23-й статьи Боннской конституции. Но ведь немцы сами на парламентских выборах 18 марта 1990 года решили этот вопрос. Созданный в ГДР осенью 1989 года Христианско-демократический союз (ХДС) победил на этих выборах именно под лозунгом «Объединение по 23-й статье».
Конечно, и тогда многие считали, писал автор «Цайт», что необходимо изменение конституции, некое совместное «новое начало», глубокое осмысление реально действующего рыночного механизма. Были серьезные и ответственные люди, которые, подобно Грассу, настаивали на более продуманной и неспешной концепции объединения. Но они выступали как сторонники некоего «третьего пути» — им не нравились ни рыночная экономика, ни регулируемое сверху и жестко планируемое хозяйствование «реального социализма». Но остальной западный мир как раз опасался этого «третьего пути», потому что применительно к Германии это смахивало на эксперименты с нацистскими поисками «особого пути».