Гюстав Флобер
Шрифт:
Никогда еще Флобер не старался так, работая над содержанием и звучанием фразы. Здесь он в первый раз проявляет себя строгим ремесленником, обрабатывающим слова. Удивительно контрастируют главы, написанные Максимом Дюканом, с правильными безличными предложениями и главы, написанные Флобером, исполненные эмоций, красок жизни. Страницы, посвященные Комбуру, могиле Шатобриана, бойне в Кемпере-Корентене, равно как и другие, превосходны. Однако ни один, ни другой автор не собираются предавать огласке свои тексты. «Что касается их публикации, то и думать об этом нечего, – помечает Флобер. – Единственным нашим читателем мог бы стать королевский прокурор – и то по причине некоторых мыслей, которые могли бы ему не понравиться». [143]
143
Письмо от октября 1847 года. Текст Флобера под названием «По полям и долам» будет опубликован после его смерти.
По возвращении в уединение в Круассе его ждет радостное событие: возобновляется дружба с товарищем по коллежу Луи Буйе, который когда-то был интерном в руанской больнице, но оставил медицину и основал маленькую школу для детей, отстающих в развитии. Луи Буйе живет бедно, он увлечен литературой, относит себя к сторонникам «искусства ради искусства». Он сочиняет стихи, которые Флобер считает превосходными. Однако этот скромный, стеснительный и непритязательный человек не верит в свой талант. Он работает по восемь часов в день со слабыми детьми, зарабатывая на жизнь, и конец недели проводит в Круассе. Флобер не расстается с ним.
Старый дом на берегу Сены с приходом Луи Буйе оживает. Спорят, смеются. Это поддерживает настроение Гюстава, которому все реже и реже хочется поехать в Париж. Тем более что Луиза опять начинает унижать его, называя его представителем клана «гуляк», «скандалистов»
144
Письмо от 14 ноября 1847 года.
Говоря о своем презрительном отношении к политике, он не может тем не менее не интересоваться событиями, которые происходят в стране в последние недели 1847 года. Оппозиция не дает покоя правительству Луи-Филиппа, организуя в городах Франции собрания протеста. 25 декабря вместе с Луи Буйе и Максимом Дюканом Флобер присутствует на одной из таких манифестаций в большом зале, украшенном трехцветными флагами, в предместье Руана. Несмотря на враждебное отношение к королю, его возмущает заурядность речей, которые произносятся с трибун. «Я все еще нахожусь под впечатлением – смешным и в то же время жалким, – которое произвело на меня это зрелище, – пишет он Луизе. – Я был холоден, и в то же время меня тошнило от отвращения к патриотическому энтузиазму, который вызывали слова: „кормило государства, бездна, в которую мы низвергаемся, честь нашего знамени, сень наших стягов, братство народов“ – и прочие пошлости в том же роде». [145] Однако, судя по всему, эти призывы вдохновят революцию. 23 февраля 1848 года Флобер и Луи Буйе приезжают в Париж, чтобы принять участие в манифестациях, объявленных в газетах. Встречаются с Максимом Дюканом и Луи де Кормененом. На следующий день оказываются свидетелями беспорядков в столице. Увлеченные поначалу всеобщим смятением, они, оказавшись в самом центре событий, вступают в Национальную гвардию, и Гюставу с охотничьим ружьем в руках какое-то время кажется, что он участвует в республиканской акции. Зажатый в толпе, он видит развевающийся на баррикаде красный флаг, оратора, сраженного пулей, офицеров Национальной гвардии, которые пытаются внедриться между войском и народом, зарево пожара над городом. Крики людей: «Долой Гизо!» Захваченные толпой, Флобер и его друзья проникают в Тюильри и потрясены разграблением дворца. Затем идут к городской ратуше. Смешавшись с людьми, собравшимися на площади, они присутствуют при провозглашении республики. Эти картины всеобщего безумия останутся в памяти Флобера навсегда. Оказавшись в центре бури, он уже смутно представляет себе, как однажды, может быть, опишет ее. Все, что он видит, все, что переживает сейчас, кажется ему достойным описания. Однако за событиями, стремительно следующими одно за другим, разумом уследить невозможно. Отречение короля, провозглашение временного правительства, банковский кризис, создание революционных клубов, манифестации и контрманифестации в больших городах, попытка совершения государственного переворота «красными»…
145
Письмо конца декабря 1847 года.
Вернувшись в Круассе, Флобер издали смотрит на этот хаос осознанно и беспристрастно, с высокомерной насмешкой. «Что ж! Все это очень занимательно! – пишет он Луизе. – На эти озадаченные лица весело смотреть! Я искренно наслаждаюсь, глядя на потерпевших крах честолюбцев. Не знаю, окажется ли новая форма правления и создаваемое ею социальное положение благоприятным для Искусства. Это еще вопрос. Быть более буржуазным или более ничтожным уже нельзя. А более глупым – неужто возможно?» [146] Он считает, что на самые серьезные события необходимо смотреть с точки зрения художника. Не столь важно, что рушится мир, главное, что это подвластно таланту писателя. Строчки из письма, приведенные выше, – ответ на послание Луизы, в котором она как бы между делом сообщает, что беременна. От кого? Явно не от мужа, «официального», как она сама его называет, не от Виктора Кузена, не от Флобера, с которым не виделась несколько месяцев. В самом деле, преследуя Гюстава упреками, она не отказывает себе в других любовниках. [147] Отец явно один из них. «К чему все ваши предисловия перед тем, как объявить мне новость? Вы могли бы сообщить мне ее с самого начала, не мудрствуя лукаво. Я избавляю вас от своих соображений по этому поводу и от объяснения чувств, которые она вызвала во мне. Пришлось бы сказать слишком многое. Мне жаль вас, искренне жаль… Что бы ни случилось, можете всегда рассчитывать на меня. Даже если мы прекратим переписку, если не будем видеться, между нами всегда будет существовать связь, которая не сотрется, и останется наше прошлое, которое невозможно забыть. Несмотря на то что вы называете меня „чудовищем“, я не настолько плох, чтобы забыть честь – гуманность, если вам так больше нравится». [148]
146
Письмо конца марта 1848 года.
147
Последним в это время был поляк Франк, молодой, красивый, соблазнительный.
148
Письмо от марта 1848 года.
Он гораздо более глубоко переживает в это время тяжелую болезнь Альфреда Ле Пуатвена. Считают, что причиной необратимого упадка сил стала его беспутная жизнь. По словам врачей, он безнадежен. А ему только тридцать два года. Флобер, которому двадцать семь, считает себя «таким же старым», как и он. Он спешит повидаться с другом в Невиль-Шам-д’Уазель. 3 апреля 1848 года Альфред ушел из жизни. «Альфред умер в понедельник, в полночь, – пишет он Максиму Дюкану. – Я похоронил его вчера и вернулся. Я провел две ночи у его тела (последнюю ночь целиком), я одевал его, я в последний раз его поцеловал и видел, как забивали гроб. Я был там два дня… два длинных дня. Сидя у его тела, я читал „Религии античности“ Крейцера. Окно было открыто, стояла чудесная ночь, было слышно, как кричали петухи, а вокруг факелов вились ночные бабочки. Я никогда не забуду этого – ни выражения его лица, ни первого вечера, когда из леса долетал отдаленный звук охотничьего рога… С восходом солнца, в четыре утра, служители и я приступили к делу. Я поднял его, повернул и одел. На кончиках пальцев у меня весь день оставалось ощущение его холодных, застывших членов. Он окончательно сгнил, запах проникал через покров. Мы завернули его в два покрывала. Когда закончили облачение, он был похож на египетскую мумию, завернутую в ткани. Я испытал за него не могу выразить какое чувство радости и облегчения… Вот, старина, что я пережил с вечера прошлой среды. Я был потрясен до мозга костей». [149] А Эрнесту Шевалье Флобер пишет: «Он страдал ужасно и умер в сознании. Ты знал нас в годы юности, знал, как я его любил, и понимаешь, какое горе принесла мне эта утрата. Не стало еще одного человека, еще один умер; все рушится вокруг меня; временами кажется, что я очень стар. С каждым несчастьем, которое происходит с нами, судьба будто бросает нам вызов, добавляя следующее; и ты едва успеваешь понять, что произошло, как следуют новые, которых ты не ждал, и так далее, и так далее. Да, странная штука жизнь! Не знаю, придумает ли от нее лекарство Республика, очень в этом сомневаюсь».
149
Письмо от 7 апреля 1848 года.
Время написания этого письма – 10 апреля 1848 года. На следующий день Флобер в первый раз стоит на посту, будучи солдатом Национальной гвардии. За два дня до этого он участвовал в параде в честь посадки дерева Свободы. Церемония, проходившая в сопровождении патриотических песен, громких политических речей и воззвания кюре, прославлявшего «христианскую республику», [150] показалась ему нелепой. Хотелось бы поскорее забыть эту велеречивую суету. Центр его жизни не в Париже, а в Круассе. Между тем Руан тоже «шумит». Вдохновленные парижскими событиями, восстали сорок тысяч рабочих, которые требуют сокращения рабочего дня и увеличения заработной платы. Но безуспешно. Провинция оказывается мудрее столицы. На всеобщих выборах победу одерживают умеренные. Прокурор Сенар, возглавивший список победивших в Руане, призывает армию для того, чтобы разобрать баррикады. Среди восставших около тридцати жертв. Июньский мятеж в Париже повлек за собой массовые аресты. Председателем Совета становится Кавеньяк, который пришел на смену исполнительной Комиссии, отправленной в отставку. Порядок восстановлен. Флобера возмущает и жестокость репрессий, и ярость мятежа. Он не революционер и не консерватор. С равным негодованием он относится и к бунтарям –
150
Флобер введет эту сцену в VI главу «Буваре и Пекюше».
151
Письмо от 4 июля 1848 года.
Между тем Максима Дюкана, раненного в икру во время июньского восстания в Париже, Кавеньяк награждает орденом Почетного легиона. Этот, думает Флобер, проберется, как рыба между рифами, к самым высоким официальным отличиям. Что ж, хорошо, если это доставляет ему радость! Что касается его, то, оказавшись снова в заточении в Круассе, он начинает писать «Искушение святого Антония». На этот раз к нему приходит неожиданное вдохновение. Окунувшись с головой в работу, он совсем не думает о Луизе. Он знает, что в июне 1848 года у нее родилась дочь. [152] Она посылает ему прядь волос Шатобриана, умершего месяц назад, он холодно отвечает: «Спасибо за подарок. Спасибо за ваши прекрасные стихи. Спасибо за память. Ваш Г.». [153] Это приговор. Луиза забыта. На какое-то время хотя бы, решает Флобер. Ничто не должно беспокоить его в его потрясающем деле. Однако в ноябре месяце из путешествия в Алжир возвращается Максим Дюкан, и Гюстав чувствует, как в нем тоже пробуждается желание отправиться в теплые страны. Он говорит об этом с другом, который в феврале 1849 года приезжает к нему в Руан. В план посвящен и одобряет его старший брат Ашиль. Остается убедить госпожу Флобер. «Это будет нелегко, – говорит Ашиль, – но я постараюсь». Новость возмущает ее: эта длительная поездка, к тому же в дальние страны, может повредить здоровью сына! Она не сможет свыкнуться с мыслью о том, что он долгие месяцы будет находиться вдали от дома. Чтобы рассеять ее сомнения, приглашают доктора Клоке, который письменно свидетельствует, что это путешествие будет полезным для Гюстава. Госпожа Флобер, успокоившись, соглашается. «Раз это необходимо для твоего здоровья, поезжай с Максимом, – говорит она. – Я согласна». Ее лицо, помечает Дюкан, «стало еще более холодным, чем обычно». Гюстав, покраснев до кончиков волос, благодарит. Однако, добившись своего, он не торопится уезжать. Он хочет сначала закончить это дьявольское «Искушение», которое поглощает все его силы. «В октябре (не пугайся, речь идет не о моей свадьбе, а кое о чем более интересном), в октябре или в конце сентября я удираю в Египет, – пишет он Эрнесту Шевалье. – Я совершу путешествие по всему Востоку. Буду в отъезде месяцев пятнадцать-восемнадцать… Мне необходимо вдохнуть свежего воздуха в самом прямом смысле этого слова. Мать, видя, что мне это нужно, согласилась на путешествие. Так-то. Я с тоской думаю о том, как она будет волноваться, и тем не менее из двух зол – это меньшее. Я еще не уехал, многое может еще случиться!» [154] И дяде Парену: «Мы условились с матерью ни слова не говорить друг другу о путешествии до самого моего отъезда. По двум причинам. Во-первых: не стоит беспокоиться заранее и до поры до времени волновать ее. Во-вторых: я не закончил моего проклятого „Святого Антония“ (он все еще жив, проказник! а я из-за него худею), и это будет отвлекать меня и мешать работать. Знаете, старина, мысль о том, что я должен буду сдвинуться с места, беспокоит меня, а у меня и без того помимо Востока много забот, которые прямо-таки пляшут на краешке моего стола, а бубенчики дромадеров [155] звенят в ушах, чередуясь с мотивом моих предложений. Вот так, хотя путешествие – дело решенное, мы ни слова не говорим о нем, вы меня понимаете?» [156]
152
Ребенок проживет недолго.
153
Письмо от 25 августа 1848 года.
154
Письмо от 6 мая 1849 года.
155
Одногорбый верблюд. (Прим. перев.)
156
Письмо от 5 мая 1849 года.
Вкалывая, как «десять негров», над «Искушением святого Антония», Гюстав ищет слугу, который будет сопровождать его и Максима в экспедиции. Дядюшка Парен берется подыскать толкового парня. Флобер считает, что этому человеку нужно будет ставить и разбирать палатку, чистить оружие, ухаживать за лошадьми, присматривать за багажом, чистить одежду и обувь, заниматься кухней, носить «костюм, который мы сочтем необходимым дать ему», обходиться без женщин, отказаться от вина и водки. Он будет ехать за хозяевами на лошади и получит тысячу пятьсот франков наградных. И еще одно: «Он должен будет, соблюдая наши интересы, оказывать нам (особенно в присутствии иностранцев) особенное почтение. Он должен, само собой разумеется, следовать за нами и в деревне будет спать у входа в палатку». [157] Любопытно, что у этого человека, ненавидящего буржуа, самые обычные мещанские представления об отношениях хозяев и слуг. Впрочем, он всегда считал равенство принципом абсурдным. Каждый в обществе должен находиться на своем месте: интеллектуал, творец – на высшей ступеньке лестницы; рабочий, служащий, слуга – внизу. Это отнюдь не исключает уважения друг к другу и даже симпатии. В конце концов идеального слугу находит Дюкан. Это некий Сассети, «отличный малый, корсиканец, старый служака (он уже бывал в Египте) и, похоже, хороший повеса». [158] Между тем Максим Дюкан собирается получить у фотографа азы совершенно новой в то время профессии. Он хочет привезти из путешествия фотографии, чтобы проиллюстрировать записи. 12 сентября он получает письмо – приказ от Гюстава: «Я закончил „Святого Антония“. Жду!»
157
Письмо к дяде Парену от 12 мая 1849 года.
158
Письмо к дяде Парену от 18 или 25 мая 1849 года.
На следующий день Максим Дюкан приезжает в Круассе, где встречает Луи Буйле, который тоже предупрежден о событии. Флоберу необходимо услышать их искреннее мнение, чтобы знать, следует ли ему публиковать это произведение, которым он сам доволен. Чтение продолжается четыре дня по восемь часов каждый. С полудня до четырех часов и с восьми часов до полуночи. Максим Дюкан и Луи Буйе обещают ничего не говорить во время чтения и высказать мнение в конце. Прежде чем начать, Флобер предупреждает, потрясая объемом рукописи (пятьсот страниц): «Если вы не будете кричать от восторга, вас уже ничем не пронять!» Однако с первых страниц Максим Дюкан и Луи Буйе удрученно посматривают друг на друга. Этот монотонный текст, в котором лирических отступлений больше, нежели действия, кажется им неинтересным. Язык красив, намерения честолюбивы, а результат – удручающий. Видения святого Антония не удались. Неужели Флобер работал почти три года над этим огромным произведением! После каждого чтения госпожа Флобер спрашивает у друзей, что они думают о сочинении ее сына. Они смущаются, избегая ответа. Наконец собираются для того, чтобы высказать мнение. Флобер, закончив чтение последних страниц, спрашивает: «Скажите перед нами всеми искренне, что вы думаете?» Отвечают прямо и безжалостно: «Это нужно бросить в огонь и забыть навсегда». Флобер вздрагивает как от удара, вскрикивает. Из его сердца только что вырвали книгу. Он неуверенно пытается возражать, защищая свое произведение. Однако судьи безжалостны. Редкие страницы выдерживают их критику. Они советуют другу забыть о романтизме и выбрать будничный сюжет, такой, как сюжет «Кузины Беты» или «Кузена Понса» Бальзака, отказавшись от отступлений и фантазий. «Не знаю, но попробую», – с трудом отвечает Флобер. Разговаривают до восьми утра, когда открывается дверь и входит госпожа Флобер, одетая в свое вечное черное платье. Она пришла за новостями. Сын сообщает о провале. Она, не сумев сдержать чувств, окидывает гневным взглядом Максима Дюкана и Луи Буйе. Они понимают, что она никогда не простит им оскорбления Гюстава. Потом друзья выходят в сад. И продолжают, сидя на скамейке, говорить о неудачливом «Святом Антонии». Максим Дюкан и Луи Буйе пытаются поднять Флоберу настроение. Они похожи на двух сиделок у изголовья больного. Луи Буйе неожиданно предлагает: «Почему бы тебе не написать историю Делоне?» Флобер вскидывает голову, в его глазах мелькает радостный огонек: «Отличная идея!» [159]
159
Максим Дюкан. «Литературные воспоминания».