Ha горных уступах

Тетмайер Казимеж

— Ведь и у них может быть оружие.

— Ну, и пусть их. Я не об их оружии забочусь, а o своем.

Тем временем славковский охотник выбрал мужской след и шел за ним. Наконец, он вышел к поляне, к берегу озера; снизу его было видно, из котловины. Копинский с дочками стали наблюдать за ним. Ждали, не покажутся ли еще люди. Добро свое они решили отстаивать до смерти. Отдать то, что они заработали такой кровавой ценой? Калеча руки и ноги, столько времени живя без кровли над головой, среди камней, как дикие звери, столько раз рискуя быть пойманными,

убитыми, выдержав столько ливней, градов, холоду?! Только затем и переносить все это, чтобы кто-нибудь отнял у них теперь их кровавую добычу, кровавое добро?! Разве какой-нибудь богатый горец или хозяин пролил столько тяжкого пота, как они, столько трудился, работал, мучился?! Даже Викта, и та сжимала пистолет в руке, хотя до сих пор боялась его.

Но никто не появлялся над озером, а этот человек, должно быть, очень устал: он оглянулся по сторонам, не заметил ничего, сел под большим камнем, опершись о него плечами, и так сидел, глядя по сторонам, покуривая трубку, пока не уснул. Это они видели.

Тогда Рузя и Улька подкрались к нему с ножами.

Он крепко спал.

— Убить его! — шепнула Рузя.

— Нет! Связать! Он скажет нам, есть ли за нами погоня?

— Верно! Да чем связать?

Улька подумала немного.

— Юбками.

Сняли верхние юбки, скрутили в жгуты.

— Я ему к горлу нож приставлю, а ты вяжи, — сказала Рузя.

Под острием ножа охотник проснулся, но не вздрогнул, а только открыл глаза. Острие ножа он чувствовал на своей коже, у гортани. Улька связала ему руки сзади у плеч.

— Кто вы? Черти?! — крикнул он, когда Рузя отняла нож от его горла.

— Черти. Иди!

— Вырвусь!

— Попробуй!

И Рузя снова приставила ему нож к горлу.

— Иди!

Привели его в котловину.

Он глазам не верил.

Перед ним мужик, обросший, как лес, черный, как торфяное болото, — только волосы на нем белеют, как седой мох на сосне. С ним девушка, молодая, чуть не подросток, с пистолетом в руке; а его самого ведут две ведьмы, молодые и красивые, — рослые, как липы.

Связали его сонного юбками, ведут.

Дивился он страшно.

Старый Куба думал: «притвориться, будто не они грабители?.. Эх! зачем? Не поверит… Да и все равно, ведь его живым выпускать нельзя».

— Гонятся за нами? — спросил он.

— Правду говори! — крикнула Рузя, приставляя нож к горлу охотника.

— Перестали. Ветер их вернул.

— Ладно! Чем вы его связали? Юбками?

— Да.

— Ладно. Поправить надо!

Старые Куба раздумывал: сейчас его убить, или заставить нести добычу и потом убить? Он решил последнее.

Уже темнело, больше никто не шел. Ночью никто не пойдет сюда по свежему снегу, скользкому и мягкому.

Ветер, впрочем, должно быть засыпал следы снегом. С севера, из-за гор, спустилась густая, мрачная мгла.

Кубе Водяному казалось более безопасным пройти за Горлуховскую гору, чем спускаться к Липтову, в низины. Но он не помнил, как надо идти к Горлуховским

скалам, чтобы не наткнуться на пропасти.

— Стерегите его тут, — сказал он, — а я пойду посмотреть, куда идти. Если ночью не будет темно, пойдем ночью, а если будет очень темно — на рассвете. Беда только, что мгла тянет.

— Как бы ты не провалился куда-нибудь, тятька.

— Буду делать знаки на скалах, а то во мгле сразу голову потеряешь. Сразу потеряешь.

— Возвращайся скорее.

— Только погляжу. Стерегите этого человека!

— О! Уж мы его устережем! Беги, тятька, что есть духу!

— Мигом.

Куба ушел.

Девки поели. Викта развязала охотнику рот, дала и ему поесть. Смелый он был человек, начал шутить, сам над собой смеяться, что девкам дался в руки.

— Что вы со мной сделаете? — спросил он.

— Развяжем тебе ноги, чтоб ты помог нам награбленное добро нести. А потом убьем. Так тятька решил.

— Э, чего меня убивать?

— А то ты нас выдашь!

— Не выдам! Клятву дам!

— Как тятька решит, так и будет.

Викта дала ему поесть, Улька принесла ему бутылку с водкой и поднесла к губам; Рузя тоже встала и принесла ему вина. Викта подложила ему свою душегрейку под голову; Рузя подложила другую под спину; Улька сейчас же встала и накрыла отцовским плащом его ноги от холода. Так они его больше и не связывали. Просили его рассказывать. Слушали его. Чуть одна спросит, не хочет ли он есть, другая спешит сейчас спросить, не хочет ли он пить, а третья на них злится. Сначала они смотрели на него смело. Но потом одна стала поглядывать на другую, не смотрят ли сестры. Встречаясь глазами, они краснели. Он был молод, всего, может быть, лет двадцати пяти. Парень рослый, сильный, со светлой коротко остриженной бородкой, с синими глазами; одет он был в охотничье платье.

Мгла все сгущалась и сгущалась.

Девки одна за другой выходили смотреть. Стало смеркаться… Старик не возвращался. Пока ждали, — подошла и ночь.

Девки сложили костер. Они были уверены, что никто за ними не гонится и что в такой мгле ни огня, ни дыма не видно.

Затянули хорошенько на охотнике веревки и улеглись спать у костра, положив охотника в средину. Рот ему завязали. Отец велел, чтобы так было.

Когда Рузя проснулась, мглы уже не было; ясная ночь. Черные горы над озером, а озеро, как черная пасть. Месяц светил с неба; только половина его виднелась.

Тихо.

Рузя подняла голову с земли, смотрит: охотник лежит, как прежде, повернувшись боком к огню; с другой стороны лежит Улька, у ног его Викта. Рузя лежала у его головы. Показалось ей, что Улька только притворяется, что спит, а Викта отодвинула голову, когда она подвинула свою. Показалось ей, что сестры лежат страшно близко к охотнику, ближе, чем когда ложились спать. Придвинулась и она к нему.

Стала она медленно подвигаться к нему, но, должно быть, тоже делала и Улька, потому что Рузя столкнулась коленами с ее головой.