Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Шрифт:
— Это паспорт твой, — плохо выговаривая русские слова, сказал он. — Получишь его через пять лет, когда отработаешь деньги, которые уплатил за него твой хозяин. Отныне ты — уволенный в отставку солдат греческого дивизиона с острова Родоса. Разумеешь? Это ничего, что ты рыжий. Рыжие греки тоже бывают, — раскатисто захохотал шкипер. — Имя твое теперь Георгий. Фамилия — Родонаки. Это ты хорошо должен вбить на всю жизнь в свою рыжую башку. Разумеешь? Повтори: Георгий Родонаки.
Яков повторил.
— Ну вот, ты, кажется, не дурак... Мне говорили, что ты уже ходил по морю. К парусу и рулю привычен? Хорошо! Кормить тебя будут
Яков молча кивнул головой.
— Ну, коли так - марш на палубу брашпиль вертеть! Сейчас якорь выбирать будем.
Новокрещенный Георгий Родонаки вышел из каюты шкипера на палубу.
Вместе с другими матросами он молча налег грудью на деревянный рычаг брашпиля. Когда выбрали якорь, подняли паруса и шхуна начала медленно выходить из залива в море, Яков облегченно вздохнул.
Город, где ему пришлось изведать столько горя, наконец, остался за кормой судна.
XXX. «СЕРДЦЕ МОЕ ОКРОВАВЛЕНО...»
Фельдмаршалом возвратился Суворов на юг Украины в 1796 году. Новые победы, одержанные им в польскую кампанию, еще более упрочили его славу. Но ни самый высокий чин русской армии, ни почести, которые с запозданием, скрепя сердце, все же воздала ему императрица, не вскружили ему голову, не сделали его ни важным, ни тщеславным.
Он по-прежнему был таким же скромным, простым Суворовым, ненавистником барской праздности и лени, неспособным почивать на лаврах. И снова его потянуло туда, где он больше всего был нужен, — на берега черноморские, заканчивать начатое им здесь строительство новых городов, гаваней, укреплений...
В Одессе Суворов появился неожиданно. Стремительный как всегда, на своем любимом казачьем коне сразу обскакал он весь город, побывал в крепости, в порту. Ему хотелось как можно скорее своими глазами увидеть все, что возникло здесь за два года его отсутствия. А изменилось за это время многое. Неузнаваемым стал Хаджибейский форштадт. На месте кривых переулков, ордынских землянок и понор, крытых лошадиными и верблюжьими шкурами, пролегли теперь прямые улицы из красивых двухэтажных казенных, а больше так называемых партикулярных (гражданских) зданий итальянского типа - с нишами, колоннами, балконами. Дома были построены из местного камня — золотистого ракушечника. Принадлежали они дворянам или купцам.
Бедные землянки и убогие лачужки переместились на окраины города, в его слободки - Пересыпь, Молдаванку, а также в ближайшие деревни и хутора.
Щурясь от яркого весеннего солнца, Суворов с интересом разглядывал большое красивое здание, принадлежащее генералу князю Волконскому. Оно было похоже на замок, обнесенный каменными строениями. (это здание впоследствии было куплено у Волконского бароном Ренно и превращено в гостиницу. Здесь в 1823 году жил Пушкин)
Внимание Александра Васильевича привлекла также обширная Базарная площадь, окруженная деревянными лавками. К площади вели строящиеся в две линии каменные и деревянные магазины - будущий гостиный ряд.
Не ускользнули от его взора и склады для хлеба, три ветряные мельницы, глиняные сараи, где размещались фабрики, делающие пудру и сальные свечи.
Новый город был
Новая гавань вызвала большой интерес у Суворова. Малая жесте - так называемый Платоновский мол, пристанище для судов гребной флотилии, получивший свое название в честь фаворита царицы Платона Зубова; новые длинные, во всю Карантинную гавань, казармы для матросов, а выше, на склоне берега, красивый дом де Рибаса понравились Александру Васильевичу.
Да и весь город, так чудесно поднявшийся на месте турецко-татарской деревушки, произвел на него отрадное впечатление. Суворов хотел было уже направить своего коня к дому де Рибаса, чтобы от души поблагодарить его за усердие перед отечеством, как вдруг взгляд фельдмаршала упал на казаков-черноморцев, которые, сгибаясь под тяжестью, тащили на плечах сосновые сваи для постройки адмиральской пристани. Александр Васильевич сразу остановил лошадь.
— Помилуй бог! Что за странный заморенный вид у этих воинов? Они еле ноги волочат! И какие у всех худые лица. Словно у защитников крепости, что много дней томились без пищи в осаде... Разве такими должны быть российские чудо-богатыри? Суворов подъехал к черноморцам поближе. При виде фельдмаршала казаки сбросили свою кладь с плеч - бревна глухо грохнулись на землю.
Что вы, братцы, еле ногами двигаете? Иль плохо кормлены?
– спросил с легкой иронией фельдмаршал. Черноморцы угрюмо молчали.
— Правду говорите. Я — Суворов.
— Да какое кормление! Хлеб с землей едим, - раздался сзади несмелый голос.
— Кашу с червями на обед...
— Мрем с голодухи.
— Вся команда наша вымерла. Последние остались... Суворов легко спрыгнул с коня. Отдал поводья одному из черноморцев и спросил:
— Где кашевары? Знаешь?
— Точно так, ваша светлость!
— Hу, веди меня к ним живее.
И пяти минут не прошло, как Александр Васильевич уже пробовал вонючее варево, кипевшее в котлах. И не только сам пробовал, но и заставлял есть затхлую сухую кашу и господ офицеров, и командиров частей, где варилась эта "пища", угощал интендантов. Даже самого военного коменданта Одессы. генерал-майора Федора Ивановича Киселева попотчевал ею.
А как Суворов разнес интендантов и самого градостроителя, ведающего провиантским снабжением — Иосифа Михаиловича де Рибаса! Особенно бушевал он, когда на складах обнаружил гнилой, червивый провиант, от которого болели и умирали люди. Не позабыл фельдмаршал заглянуть и в недавно построенные казармы, где в сырости и холоде ютились казаки черноморского гренадерского корпуса.
Много бесчеловечного и преступного открылось Суворову, и он гневно упрекнул в приказе командующего дивизией князя Григория Семеновича Волконского, владельца роскошного особняка, которым он еще недавно любовался.