Хаидэ
Шрифт:
— Что?
Наклоняясь, бережно приподнял за локти, ставя перед собой. В наступившую тишину пришли голоса, перемешанные с пением птиц в саду. Даориций что-то рассказывал, и по голосу было слышно — хмурит брови и ударяет ладонью по острому колену, чтоб привлечь внимание собеседника.
Под босыми ступнями пол был прохладным и гладким. Нуба ждал, глядя на застежку, завитком схватившую тонкие зеленые складки. Дыхание Мауры выровнялось и она закончила вопрос:
— Ты — Нуба?
— Я? — он оглядел свои черные колени, опустив голову, уставился
— Нуба. Был ведь им, всегда.
И снова замолчал, когда Маура опять упала на колени, жадно разглядывая снизу его лицо. На этот раз без испуга, а с одной лишь нарастающей радостью.
— Да! Нуба! Папа Даори, скорее! Он вернулся к нам!
Она гладила его колени, страдальчески морщась, трогала шрам, и после вытирала текущие по щекам слезы. Руки ходили челноками между двух тел, женские пальцы оставляли на коже мокрые следы.
Послышался голос старика, накидка Мауры взметнулась перед лицом, сверкнули беленые стены, заполоскалась на входе прозрачная штора, закатное солнце вспыхнуло на парчовых рукавах. И еще мужчина встал в дверях, иногда видный Нубе между движущимися фигурами Даориция и Мауры, что возникала с кубком, полным прохладного питья.
От голосов, света, цветных пятен и пристальных взглядов он вдруг устал. Закрывая глаз, откинулся на длинные тугие подушки, отводя руку Мауры с кубком.
— Я посплю.
— Да, да.
Они не ушли сразу. Нуба слышал осторожное дыхание и шуршание парчи — Даориций складывал руки, поправляя халат.
— Пойдемте, — негромкий мужской голос, незнакомый, — пусть он поспит.
Сквозь тихие шаги уже издалека донеслось:
— Папа Даори, Нуба. Не Иму…
Нуба открыл глаз. На потолке тускло сияли нарисованные звезды, подписанные незнакомыми письменами. Солнце бросало через окно косые лучи, и они становились тяжелее, кажется, подними руку и согнешь полосу света, сминая в пальцах.
Иму? Она сказала Иму. Кто это?
Резко выкрикнула в саду птица, рассекая беспамятство и оттуда вдруг, как из разрезанного мешка повалились воспоминания. Чужие, не его. Не могли быть его! Но именно он бежал по скользким плитам, тяжко топая большими ступнями и держа глазом женскую фигуру, падающую на колени.
— Убей! — снова крикнула птица. А издалека прянул в уши требовательный крик морской чайки. Как женский голос, что выкрикивал его имя.
— Нуба! — кричал он, дергая криком уши, будто тряся за плечи, — Нуба, это я, княжна!
И последнее, что помнил — свои руки на горле, и крик смолкает, задавленный жесткой хваткой.
В саду, где земля была скрыта под цветными мраморными плитками, а деревья росли в освобожденных от камня квадратах, заполненных травяной гущей, Даориций в изнеможении бухнулся на табурет. Схватив из рук слуги кубок, присосался к краю, глотая холодное вино. Маура ходила взад и вперед, низкая ветка проводила листьями по красиво причесанной голове. Мелетиос негромко дал указания
Маура отошла, чтоб не мешать еще двум слугам ставить тарелки с фруктами и кувшины с питьем.
— Я сказал повару сварить побольше мяса. И скоро принесут свежего молока. Ему надо вернуть силы.
Мелетиос обращался к Мауре, успокаивая ее голосом. Та кивнула и вернулась к своему клине, села, поджимая ногу, укрытую яблочно-зелеными складками. Машинально улыбнулась хозяину, который кивал на фрукты, взяла яблоко, поднесла ко рту и не откусила, укладывая красно-зеленый шар на колени.
Даориций поставил опустевший кубок.
— Видишь, Мау. Все входит в свои берега. Он выздоровеет. И уже вернулся к нам Нубой. А демон Иму, хвала богам, возможно, забыл дорогу в его душу. Наверное, болезнь взяла его, и это…
Хрипло крикнула птица, взлетела из листвы, хлопая крыльями. А из-за кустов вырвалась огромная фигура, облитая тяжким бронзовым светом. Звякнул кубок, катясь от ножек перевернутого столика.
— Я убил? Убил ее?
Вскакивая, Даориций замахал руками, от неожиданности позабыв все слова. Вскрикивал, как улетевшая ракша, так же хрипло клекоча горлом.
— Нет! Нет же! — Маура уже была рядом, хватая большую руку, вставала на цыпочки, чтоб убедить поскорее, не только словами, но и лицом.
— Нет, нет-нет, Нуба. Нет!
— Где?
Но уже вдвоем купец и женщина тащили его за руки, усаживая на кушетку. Мелетиос наполнил кубок и подал с легким поклоном, стараясь не разглядывать растерянное лицо, посеченное бугристыми шрамами.
— Выпей, уважаемый гость. Тут питье, что успокоит тебя.
Отступая, поклонился Мауре и купцу.
— Я оставлю вас, есть еще неотложные дела, но если что, Вигос меня позовет. Да еще вознесу хвалу Асклепию за благополучное излечение вашего друга.
Сидя на кушетке в своей комнате Мелетиос просматривал свитки, беря их один за другим, разворачивая и тут же отбрасывая в сторону. Пергамен потрескивал, неприятно сушил пальцы, строчки сливались в глазах в суетливые узоры. Из сада слышались взволнованные голоса, иногда смех старика, короткие вопросы великана, сказанные глубоким голосом. Мелетиос поморщился. Правильно, что не слышно слов. Негоже подслушивать, если ты гостеприимный хозяин. Но было так хорошо посиживать длинными вечерами втроем, закусывая прохладные напитки вкусной едой, слушать рассказы старика, и смотреть, как Маура шьет, мелькая бронзовой иглой, похожей на приставший к пальцам короткий солнечный луч. Жаль, что хорошее вытекало из несчастья, она так волновалась и грустила, выходя из комнаты своего больного друга. А еще больше жаль, что одно хорошее может забрать другое. Великан выздоравливает и к нему возвращается память. Скоро нечаянные гости покинут дом Мелетиоса и он снова останется один. В своем так любимом прежде покойном одиночестве.