Хаидэ
Шрифт:
Хаидэ закрыла глаза. Темное облако, мчащееся по темнеющей красной степи, темные лица, отвернутые от заката. И впереди — двое, освещенные нездешним светом. Беслаи ведет своих воинов. И рядом — возлюбленная молодого бога. За которой он пришел в срединный мир, и ждал, когда сама полюбит его, по-настоящему. Как хорошо видеть их вместе. Об этом и сказал ей Нартуз, когда смеялся женской глупости. Значит, он тоже умеет видеть чужие сны. Утром она пойдет на южный склон, пройдет в скалы. И даже если не сумеет спасти, то вот утешение ей — навечно,
Кивая мыслям, открыла глаза, жадно разглядывая счастливую пару. Какое счастье, сидеть так и говорить с ними. Будто не было десяти лет и больше, не было горестей и потерь, не было разлук и несчастий. Надо смотреть, пока утренний свет не забрал их.
Ахатта засмеялась, глядя за ее плечо.
— Ну, черный, ты сильно напугал свою любимую? Не ахнула ли она, увидев твой глаз?
Нуба сел рядом с Хаидэ, потер колени, обтянутые штанами. Из булькающего котелка поднимался тающий запах трав. Абит, приподнявшись, черпнул отвара чеканным маленьким кубком, обжигаясь, хлебнул, вытирая выступившие слезы.
— Пусть попросит Цез, она подарит ему свой мраморный. А то будут пользовать его вместе. По очереди.
Нуба засмеялся и Хаидэ, вздрогнув, быстро обернулась к нему. Недоуменно проследила, как черная рука приняла кубок из рук Абита-Беслаи, и поднесла ко рту. Гулко хлебнув, Нуба отозвался:
— Нет уж, хватит в племени и одной с мраморным глазом. Я похожу так, чтоб пугались дети.
Подал питье княгине и заботливо придержал кубок в ее задрожавшей руке.
— Нуба… ты видишь их? — шепотом спросила она.
— Их? — великан недоуменно поднял брови.
— Ахатту. И Убо… Абита то есть. Беслаи!
Она выкрикнула имя бога. И держа горячий кубок обеими руками, оглядела смеющуюся троицу друзей.
— Пей, любимая, вижу, конечно, вижу.
Из темноты вышел исчезнувший было Казым. Встал на колено перед мужчиной, касаясь рукой травы. За его спиной переступал тонкими ногами конь.
— Спасибо тебе, учитель Беслаи, за то, что не дал моему Полынчику уйти навсегда.
Мужчина поднялся, расправляя широкие плечи. В темном ночном воздухе светлело лицо с яркими, как морская вода в полдень, глазами. Поклонился, прижимая руку к груди.
— Тебе спасибо, храбрый Казым, за коня. Садись с нами.
— Нет. Я с ним. Похожу тут, пока пасется.
Тихой голос Казыма исчез в темноте.
— Идем, Полынчик, там любимая твоя трава. Ты поешь. И всегда чтоб был сытый и быстрый. А в другой раз, когда придешь…
— Ахи… Ты будешь приходить ко мне?
У Ахатты было такое красивое, такое нежное и мирное лицо, что только сейчас, ожидая ответа, Хаидэ, наконец, поняла — все совершилось. Все, к чему шли события, запутываясь узлами и снова вставая, как надо.
Ахатта кивнула:
— Да! Теперь всегда буду с тобой. Я не могу забрать Мелика, тебе растить его, сестра, тебе и Теке. Но каждый день я буду приходить к сыну.
— Вот и хорошо, — успокоенно сказала Хаидэ, — учитель наш Беслаи, ты
И добавила, вспоминая, как валялись они на макушке холма, ожидая бредущих далеко внизу друзей:
— Ты понял, Пень? Не обижай!
Они сидели вокруг ночного костра. И выйдя из темноты, советник княгини Нар, прижимая руку к груди, поклонился Беслаи, благодаря его за благополучное возвращение сына. Свалил рядом с огнем припасенного хвороста и деликатно исчез. Огонь разгорался, как сердце, сжимаясь и снова становясь большим, обдавал теплом окруженные темнотой светлые лица, блестел на женских щеках, пробегая красной черточкой по мокрым дорожкам, когда Ахатта сказала горестно:
— Исма…
Имя ушедшего повисло в темноте. А из ночи, проснувшись, что-то спросила первая птица, будто не расслышав, повторила за женщиной:
— Ис-ма?
И через мгновение, тенькнув и пискнув, вдруг разом заголосили тысячи голосов, таща на звонких веревочках сонное утро.
Свет пламени тускнел, уменьшался, жмурясь, но по-прежнему обжигал руку, протянутую к опустевшему котелку.
— Тебе надо поспать, Хаи, — сказал Беслаи, держа в больших руках узкую ладонь задремавшей Ахатты.
Та затрясла головой, переводя с него на сестру слипающиеся глаза. Но он кивнул Нубе, и тот снова обхватил свою княжну поперек живота, поднимая и одновременно вставая сам.
— Я не хочу, — Хаидэ уцепилась за черную шею, поджимая босые ноги, чтоб никого не задеть, — я — с ними… тут! А то ведь уже утро!
Но не слушая, Нуба утащил ее в палатку. И она подчинилась, потому что Беслаи кивнул ей, улыбаясь, над гладкими волосами спящей Ахатты.
Держа великана за отворот рубахи, Хаидэ снова уточнила, безудержно падая в сон:
— Ты — не уйдешь?..
А потом было утро. Такое же, как тысячи и тысячи до него, полное холодной росы, с пламенными точками солнца, легких теней на мокрых верхушках трав и бледного сонного света, еле окрашенного теплом, но с каждым мигом становящегося жарче и живее.
Умытая и выспавшаяся княгиня ходила между своих людей, говорила с Наром, слушала, отдавая распоряжения, время от времени выискивая глазами огромную фигуру Нубы среди воинов. Говорила с Нартузом, который торжественно спустился с горы, окруженный важными тойрами — и у всех яростно блестели начищенные топорики, привешенные к поясам. Вместе с Беслаи и Ахаттой прощалась с Текой, которая сидела на траве, держа на коленях сонного Бычонка и покрикивая на Мелика, убегавшего за кусты и с удивленными восклицаниями тащившего оттуда улитку или помятый поздний цветок шиповника. А потом встала, шлепком отправляя сына к братишке. И разревелась, целуя розовое личико маленького Торзы. Всхлипывая, сурово перечисляла, чего надо будет сыночеку, чтоб не позабывали высокие матери, чтоб кушал, и чтоб не бросали спать на холодной земле.