Халява для раззявы

Жмуриков Кондратий

Этот фокус Сивухин проделывал всякий раз, как в его комнате перегорал свет. Соседи долго возмущались заводскому браку, пока однажды не застали Сивухина на месте преступления. За что тот был нещадно бит, но дело свое не прекратил. Слежка и наказание Сивухина оказались делом трудоемки, соседи решили пойти другим путем. А именно – лишить Сивухина источника света. Вот уже второй год никто не вкручивал новой лампочки. Если кто из соседей ждал гостей, по такому случаю выносил в коридор настольную лампу, жег лучину или вкручивал на пару минут свою персональную лампочку.

Вот

и сегодня Филимона встретила привычная темнота, пошатываясь он брел к своей комнате, задевая ящики, коробки соседей. Ничего пусть слышать все, Филимон Аркадьевич домой вернулся, в свою собственную родную комнату. Филя представлял как он сейчас войдет в комнату. Обязательно надо толкнуть дверь ногой, нужно не забыть. Итак, сейчас он ввалиться в комнату, подбочениться, грозно глянет на тещу и сплюнув на пол (вот это хорошо, это впечатляет. Жалко все зубы целы, а то можно было бы сплюнуть через дырку, как делали самые хулиганистые пацаны в далекой юности) скажет: «Ну, что курва, старая, сама к себе поедешь или тебе помочь собраться?!» От такой нарисованной картины Филимону стало хорошо на душе. Он толкнул дверь ногой и с наглой улыбкой (совершенно несвойственной воспитанному мальчику из интеллигентной семьи) стал на пороге своей комнаты:

– Ну, кур…

Слова застряли у Филимона в горле, кураж и хмель мгновенно исчезли. Лицо из нагло улыбающегося стало заискивающе-извиняющимся. Комната походила на поле Куликово, Бородино и Ватерлоо одновременно. На полу валялись обрывки газет и журналов, книги, осколки битой посуды, белье. Кое-где со стен были сорваны обои и отодвинута мебель. В центре этого беспорядка как монумент, на коленях, стояла теща с бледным лицом и трясущимися губами. Возле Нины Михайловны стояла напуганная Машенька, держащая в руке совок и веник.

Теща, продолжая стоять на коленях, подняла тяжелый взгляд на Филимона. Филя сразу почувствовал себя кроликом, приготовленным на ужин удаву. Самое ужасное, что кролик понимал, что ему уготована долгая и мучительная смерть. Смерть длинною в целую жизнь. Лоховский завороженно смотрел, как теща медленно поднимается с колен и так же медленно приближается к нему. От страха или какого-другого чувства Филя громко икнул и сказал:

– Здравствуйте, мама! Вижу, вы себя уже хорошо чувствуете!

– Ааа-аа, гад ты еще и издеваешься, – заорала Нина Михайловна и бросилась на Филимона. Лоховский, не ожидав такого рывка, покачнулся и упал вместе с тещей на пол. Теща придавила его своим грузным телом и схватила руками за шею:

– Где?! Где?! Где?! – дико орала она, тряся Филимона как тряпичную куклу. – Где журналы, сволочь?

Лицо Филимона побагровело, дыхание перехватило и он прекратил всякие попытки освободится из объятий любимой тещи. Перед глазами Лоховского пронеслась, как скоростной лифт, вся его короткая несчастная жизнь. Как жаль умирать молодым, да еще от рук такого чудовища! Ничего он в жизни еще не видел, ничего не пробовал и уже никогда не попробует.

Но не настал еще тот печальный час, час предначертанный каждому его собственной судьбой. Из лап

злобной тещи вырван был Филимон ангелом-хранителем. На этот раз он предстал в образе соседа Сивухина, который в этот самый момент проходил по коридору:

– А что это вы тут делаете? – спросил Сивухин, просовывая голову в приоткрытую дверь. Увиденное было истолковано совершенно превратно. Барахтающийся в стальных объятиях Нины Михайловны Лоховский вызвал удивление. – Вот это да! У вас что тут, оргия? При живой-то жене. Ай-да, Филя! Ай-да сукин сын! Я давно подозревал, что у тебя с тещей шуры-муры. С чего бы ты терпел у себя так долго мегеру эту. Ну ты даешь, половой гигант! – Сивухин похабно заржал, изобразивши довольно непристойное движение туловищем.

Побагровевшая теща перевела налитые кровью глаза с зятя на соседа, разжала объятья и поднялась с колен. Нашарив ногой что-тот тяжелое (том энциклопедии «Садовода-Огородника»), она подняла его с пола. Сивухин был конечно же придурок, но не псих. Отчетливо понимая, что связываться с Ниной Михайловной – себе дороже, он послал воздушный поцелуй и скрылся за дверью. Громко затопал, хлопнул своей дверью и на цыпочках вернулся к комнате Лоховских. И вовремя успел подслушать нужное.

Голос Нины Михайловны за дверью звучал глухо и от того казался еще более зловещим.

– Я тебя в последний раз спрашиваю, урод, куда ты дел «Будни механизатора»? Где марка?

– Я думал, вы бредите, я не знал… простите меня… Я больше никогда… Я всегда… – что-то бессвязное лепетал Лоховский.

За дверью послышался звук оплеухи, Сивухин на всякий случай отступил от двери, но свой пост не бросил.

– Ай! – вскрикнул Лоховский, – я буду жало…

Снова раздался звук оплеухи и вскрик, на этот раз женский, тоненький и жалобный. «Наверное, Машка, – подумал Сивухин с завистью. – Гляди-ка, жалеет этого придурка».

В подтверждении мысли послышались рыдания и голос жены Лоховского:

– Мама, мама, прекрати, ему же больно. Я тебя прошу. Я куплю тебя пять, сто, двести марок. Не трогай его.

– Мо-о-лчать, – рявкнула теща, – еще ты не влезала. Я тебе всегда говорила, что Лоховский твой придурок, тряпка. Я тебя предупреждала! Где марка?! – заорала теща с удвоенной силой.

– Я отнес журналы в магазин «Букинист» позавчера, все 12 номеров, – сказал Филимон, понявший, что отпираться бессмысленно.

Это признание отрезвило тещу, она вдруг успокоилась и спросила:

– Сколько тебе за них дали?

– П-пятьдесят, – заикаясь, ответил Филимон.

– Долларов? – утвердительно спросила теща.

– Нет, рублей. Я пива купил, чипсы… Мы с Пашкой…

За дверью что-то громыхнуло так, что пол затрясся даже в коридоре. Сивухин глянул в замочную скважину – мадам теща грохнулась в обморок. Вернее у нее подкосились ноги и она рухнула со всей своей дородностью на пол.

– Идиот, дебил, даун! Для тебя еще слова в словаре не придумали! Разорил, по миру пустил, ограбил… – теща истерично смеялась и плакала одновременно. – Пятьсот тысяч баксов за пиво и чипсы…