Халява для раззявы
Шрифт:
До знакомства с Георгием Михеевичем она была вполне довольна своей жизнью. Марку не продавала, потому что не хотела облегчить жизнь своим близким, которых люто ненавидела. Еще раньше, в молодости, появление внезапного богатства могло сильно осложнить жизнь обычной советской гражданки. Сейчас же, вкусив радостей иной жизни, избавившись от ненавистного зята Мерзеева жаждала новой богатой жизни.
«Интересно, сколько дадут Лоховскому, хорошо бы лет пятнадцать или двадцать в колонии строгого режима,» – мстительно подумала Мерзеева.
Такую жизнь мог дать ей только Нечитайло. Деньги,
Нина Михайловна открыла дверь квартиры и напевая вслух: «Мы красные кавалеристы, и про нас…» прошествовала в комнату. Маша была дома. Нина Михайловна, волей случая втянутая в круговорот всех этих событий давно уже не общалась с дочерью. Мадам Мерзеева, которая почти всю неделю либо ночевала у Георгия Михеича, либо сидела в засаде, либо совершала налет, даже не подозревала, что у нее дома, под самым носом зреет бунт. Бунтовщицей была ее собственная дочь. Которая в качестве акта протеста собрала свои вещи и перешла на временное жительство к соседке по коммуналке Зиночке-разведенке, не желая более находиться под одной крышей с матерью-тираном, вернее – тираншей.
Мерзеева подозрительно уставилась на тюки, старательно упаковываемые родной дочерью.
– Что это? – поинтересовалась она. – Для генеральной уборки время не подходящее. Куда это ты собралась?
Несчастная Маша, потерявшая дар речи, испуганными глазами смотрела на мать. Она до сих пор не могла понять, как решилась на такой подвиг.
– Ну-с, так и будем молчать? – рявкнула Нина Михайловна, взмахнув рукой так, как машет плетью дрессировщик цирка. – Не молчать, когда родная мать с тобой разговаривает.
Маша, трясущимися губами выдавила из себя одно единственное слово:
– Ухожу.
– Я вижу, что не улетаешь! – рявкнула любящая родительница, – Куда?!
– От тебя, я больше не могу так жить. – тихо ответила дочь и твердо добавила, – Так жить нельзя!
– Как так? Ах ты дрянь неблагодарная. Ты это кому говоришь, родной матери, которая тебя жрет и поит? – от возмущения Мерзеева оговорилась, но на самом то деле, эта оговорка была из разряда фрейдовских. Мерзеева поедом ела единственную дочь за любую, даже мнимую провинность. Детство Маши прошло в постоянных насмешках и муштровках. Мерзеева хотела вылепить из дочери собственное подобие, но эксперимент к счастью, не удался.
Маша подтянула тюки к выходу, обернулась и полными слез глазами посмотрела на мать:
– До свидания, обо мне не беспокойся, борщ в холодильнике, белье я постирала…
Мерзеева закатила глаза и медленно начала оседать на пол, изображая обморок, близкий к коме. Этот был испытанный прием, раньше он срабатывал безотказно. Но не сегодня. Маша толкнула дверь и вышла в коридор. В коридоре собрались все жильцы коммуналки они бурными аплодисментами поддержали решительный поступок Марии.
– Молодец, давно бы так, – подбодрила ее Зиночка, усаживая на диван
За стеной раздался звон разбиваемой посуды, что=-тот тяжелое упало на пол… Мерзеева бесновалась, она крушила посуду, мебель. Опрокинув книжный шкаф на пол, Нина Михайловна стала танцевать на его задней стенки немыслимый танец, стараясь выплеснуть бушевавшие эмоции. Она кричала что-то угрожающе-бессвязное, грозила всевозможными карами и затихла.
– Пойду посмотрю, что она там делает, – шепнула Зиночка Маше.
Она подкралась к замочной скважине, и заглянула в комнату. Мерзеева восседала на поверженном шкафу и звонила по мобильному телефону:
– Жорик, Жоржинька, срочно приезжай ко мне. Да! У меня несчастье, меня предали, обокрали, уничтожили…
Через полчаса в дверь квартиры позвонила, Зиночка подошла открывать. На пороге стоял крепыш в дорогом длинном пальто, с фиксой во рту.
– Кого надо? – спросила Зиночка, хотя догадалась, что это и есть тот самый Жорик. Мерзеева делилась на кухне с соседками, вернее хвасталась, своим романом с очень богатым и влиятельным бизнесменом.
– Здравствуйте, – приветливо улыбнулся крепыш, разглядывая приятную во всех отношениях Зиночку, – Я к Нине Михайловне, она дома?
– Дома, дома, заждалась уже, все глазоньки выплакала, – огрызнулась Зиночка, Мужик почему-то вызывал острое чувство неприязни, не смотря на свою вежливость и довольно приятную внешность.
– Я пройду?! – утвердительно спросил он.
– Иди-иди, только ботинки сними. Нечего грязь с улицы в чистую квартиру нести.
И хотя в их коммунальном коридоре было не очень чисто, Зиночка заставила Жорика разуться. Она с ехидцей посмотрела как тот на носочках, едва касаясь земли, идет к комнате Мерзеевой, стараясь не запачкать свои белые носки. Воистину, нет предела, женской неприязни.
Что делали в комнате эти двое, соседи так и не узнали, как ни старались прислушаться или подсмотреть. Минут через пятнадцать Мерзеева со своим кавалером удалились из квартиры. Нина Михайловна сказала соседям на прощание:
– Надеюсь никогда больше не увидеть ваши мерзкие рожи. А этой отщепенке скажите, что у нее нет больше матери…
Соседи с облегчением вздохнули, многолетнее иго наконец-то пало. По этому поводу было решено устроить праздничное чаепитие. Женщины пили пиво, а мужчины, у кого что было.
Сивухин вылез из машины в центре города, помахал ручкой охраннику-водителю психушки и нырнул в ближайший магазин. Это место Костик знал очень хорошо. Магазин имел два выхода, очень удобная вещь, особенно когда вы хотите скрыться. Сивухин похрустел купюрами в своем кармане. Сумма не бог весть какая, но душу греет. Ничего, скоро он будет иметь столько денег… Костик прошел через торговый зал к другому выходу и выскользнул на улицу.
– Прости-прощай, психушечка, не жди меня, я не твой! – пропел он на мотив какой-то песни.