Хан
Шрифт:
И, вставая под струи горячего душа, я снова думала о том, что вода не смоет с меня этот день, как было в прошлый раз.
Я думала, что каждую мою встречу с Ханом, я заканчивала в душе, надеясь на его волшебное исцеление, но не получая его. Так стало сейчас…так было тогда…
Прошло ровно три дня с момента похорон моего отца, когда я поняла, что больше у меня нет сил плакать, и жалеть себя. Я была одна с больной бабушкой, которая даже не помнила, что я ее внучка, воспринимая студенческой подругой своей дочери, которой уже много лет даже не было в живых. У нас не было денег, не было сил…не было ничего. Кроме
Мой отец не был мечтателем. Он был учителем и гуманистом, считавшим, что если тебя ударили по одной щеке, то нужно подставить другую…
Я просто пришла сюда, повесив табличку «Открыто» и решив занять себя делом, чтобы не сойти с ума. Идеально было бы заработать немного денег…только все это было несбыточной мечтой.
Жизнь, как всегда преподнесла это не мягко и осторожно, а сделав очередную подножку, от которой едва ли можно было оправиться. Приходившие в кафе люди делали это лишь потому, что хотели лишний раз поглазеть на «Белую ворону», и никто из них конечно же не мог удержаться оттого, чтобы не выразить всё свое презрение и ненависть к тому, что я пытаюсь здесь делать. Скоро я поняла, что просто нет смысла что-либо готовить, выходить в общий зал, где стояли столики и пытаться заговорить, как бы вежливо и осторожно я это не делала, получая в ответ одно и то же – я никто, и лучше бы свалила из города пока цела…Вечером, совершенно измотанная и раздавленная, я повернула табличку стороной «Закрыто», надеясь, что этот ужасный день подошел к концу, только, казалось, что даже моя судьбы была «шоколадной», когда привела десяток парней, которые за считанные секунды разбили все окна и витрины, похоронив в осколках стекла всю мою жизнь…
Что я могла сделать, беспомощно стоя среди зала, сжимая кулаки и понимая, что в этом мире я просто лишняя…позвонить в полицию и настроить против себя еще сильнее? Может, и правда проще было сделать это, чем пытаться выжить в городе, где тебя ненавидели лишь потому, что ты не такой, как все…быстрее возненавидят сильнее – быстрее убьют, и не будет больше никаких мучений.
Держало лишь одно – моя бабушка…
Во мне не осталось даже слез, чтобы выплакать эту боль.
Ничего не осталось…и, взяв в руки швабру, я пыталась сгрести миллионы кусочков стекла в одну кучу, чтобы к утру, что-нибудь придумать с тем, как быть дальше. Денег на новые окна у меня не было, и не было никого, кто бы мог их дать.
Только моя злая судьба так вошла во вкус, что уже просто не могла успокоиться. Ей было мало смерти моей мамы несколько лет назад от рака. Было мало того, что моя бабушка жила в своем маленьком мирке, не понимая, что происходит вокруг. Не успокоилась она и убив моего отца сердечным приступом прямо посреди урока в обычной школе этого страшного безжалостного места.
Осталась я. И она не могла пройти мимо, не исправив этого недоразумения.
Я не слышала, когда дверь открылась, занятая тем, чтобы осторожно убрать большие осколки стекла, сметая их с мебели и столиков, вздрогнув, когда за спиной стали звучать голоса мужчин. Они входили один за другим в разрушенное кафе злые и счастливые, улыбаясь мне, словно акулы, кружащие вокруг своей жертвы. Десяток больших мускулистых, смуглых мужчин, одетых в обтягивающие футболки и джинсы, которые пинали стулья, переворачивая их и рассаживаясь прямо на столах, которые я успела очистить от стекла.
Были
Словно стервятники, они занимали все пространство небольшого, когда-то довольно уютного зала, начиная мне подмигивать и откровенно смеяться над тем, как я стояла, словно вкопанная, посреди зала, в пыльном платье, с паутиной в волосах и сжимая, что было силы, ручку швабры.
Лишь один из них выделялся тем, что ничего не говорил…
Не такой темный, как все. Кареглазый и облаченный в кожаную куртку, он стоял у входа, глядя на меня так, словно пытался понять с какой стороны лучше начать расчленение.
Милая компашка. Возможно ли такое, что Вселенная услышала мой крик души о смерти и привела их ради того, чтобы помочь мне в этом безотлагательно?
– Прошу прощения…но кафе закрыто по техническим причинам.
Поверить не могу, что сказала это вслух, даже не дрогнув. И даже не дрогнула, когда мужчины разразились издевательским смехом, переглядываясь, словно в предвкушении веселья. Не поддерживал веселья, лишь тот, что стоял у дверей в кожаной куртке. Его взгляд был тяжелым и мрачным, только мужчины снова загалдели, пихая друг друга в бока и тыкая на меня:
– Слышь, а она ничего такая! Можно даже не напиваться!
– Эй, Джо, ты презики посчитал? На всех хватит?
Я медленно моргнула, удерживая себя на одном месте и на давая отступить назад, когда один из них вывалил на чистый столик целую пачку презервативов, радостно подмигнув мне:
– Будешь сегодня работать до утра, сладкая! Пока не рассчитаешься!...
Только все внутри меня окаменело настолько, что я могла лишь дышать. Глубоко и ровно.
Больше нет слез, нет боли…ничего нет. И даже паники, которая ползла ко мне, словно огромный скользкий питон, готовый задушить и медленно сожрать. Я уже видела его огромные клыки и карие глаза этих мужчин, которые смотрели из глубин питона.
– А пожрать есть что-нибудь? Надо бы подкрепиться перед зарядочкой! Слышь, сладкая? У тебя ж кафЭ тут вроде? Не покормишь своих дорогих клиентов?....
Только дышать и не поддаваться панике, все-равно их ничего не остановит, а я никогда не прощу себе, если опущусь до того, что начну рыдать и умолять не трогать меня. НИКОГДА, АЛЯ!
Лишь на секунду прикрыв глаза, чтобы мир сфокусировался и перестал дрожать от колотившегося сердца, я проговорила тихо, но твердо и подчеркнуто вежливо:
– К сожалению, на данный момент из меню остались лишь греческий салат и паста с сыром. Но если у вас есть свободное время, я могу приготовить картошку фри или кисальдильи….
– Чего?
– Мексиканские лепешки с разной начинкой – сырная, мясная, острая…
Когда раздался очередной взрыв хохота и пошли откровенные переговоры наглых темнокожих мужчин о том, что они потом сделают со мной, если им что-то не понравится, а я почему-то снова перевела взгляд на одиноко стоявшего мужчину у двери, который прислонился к косяку, не принимая участия в обсуждениях и общем веселье, но при этом продолжал смотреть на меня странно и пронзительно.