Ханидо и Халерха

Курилов Семен Николаевич

С этими мыслями Сайрэ и задремал. Задремал, однако, не крепко и ненадолго. На край тундры выкатилась луна, и старик зашевелился, потом вскочил.

— Что? Кто это? Пайпэткэ? Это ты, Пайпэткэ?.. Фу ты! Жена пригрезилась…

Совсем успокоившись, он улегся поудобнее и теперь уже не задремал, а заснул.

Сон его длился долго, и был он крепким, очень спокойным. К середине дня Сайрэ чувствовал, что пора бы и подниматься. Но вставать ему не очень хотелось. Даже напротив, было приятно лежать до тех пор, пока глаза не откроются сами. Тем более что мороз вроде бы ослабел. Нет, ослабел — это точно; снежок как будто бы перепархивает… "Подожди: как

же так получается, что шаман Токио внушает без всяких усилий? — неожиданно задумался старик. — Что захочет, то люди и делают… Тачана, Мельгайвач, Пайпэткэ… Как это сразу они подчинились ему? Вот бы мне так… Ни подсматривать за людьми, ни сплетни выслушивать… И надеется Токио на слова, которые вдруг придут на язык… О чести шаманской он вовсе не думает. Кому уважение — тому и доверие? А кто же его уважает? Девчонки сопливые? Неужели он сильнее меня?.."

Сайрэ повернулся на спину — и тут почувствовал сильный прострел в ногу и поясницу.

"Ой, что ж это со мною случилось? Никак заболел… — Он привстал — и дернулся, скособочился: в поясницу будто укололи шилом. — Э-э, надо скорей подниматься, а то не встану потом. Ехать надо".

Прижав к пояснице руку, старик на коленях выбрался из сугроба, попробовал встать на ноги. Но его словно ударили по спине камнем. Он пересилил боль и, согнувшись крючком, шатаясь, поплелся к оленям.

Ветер гнал по тундре густую поземку. Святого Носа старик не увидел. С каждым шагом он чувствовал все более страшную боль, которая вдруг выпрямила его спину, но подкосила ноги. Сайрэ упал. Однако поднялся. Сделал еще шаг.

Снова упал и снова поднялся. Еле-еле добрался сквозь летящий снег до оленей.

А когда добрался — увидел, что олени сильно запутались в сугробе. Скинув варежки, принялся выправлять сбрую. Выправил — и обрадовался. Но только разогнул спину, чтобы шагнуть к нарте, как из груди его сам собой вырвался дикий, нечеловеческий крик: боль полоснула его с такой силой, что все кругом сразу скрылось в страшной черно-золотой тьме. Олени шарахнулись от этого крика. Но Сайрэ устоял на ногах — и когда тьма просветлела, он переставил одну ногу, потом вторую в направлении нарты.

На какой-то момент боль освободила его, однако только затем, чтобы он наконец осознал весь ужас своего положения. Поземка быстро переходила в пургу; земля и небо скоро соединятся, а ему надо править оленями, выбирать дорогу, удерживаться на нарте, иметь запас сил на случай еще большей беды.

Со всем этим ему, наверно, не справиться… И варежки он растерял… Ужас арканом сдавил ему горло. "Надо пересечь большую равнину, дальше холмы, за холмами озеро Силгагай", — подсказывала услужливая память, только подсказка эта была вроде жалкого, горького бормотания. И как раз в этот момент до слуха старика донесся крик хагимэ — крик дурной птицы, предвещавшей, наверно, смерть. Сайрэ сразу забыл обо всем на свете. "Неужели и я помру?" — подумал он — и вдруг, дико озираясь по сторонам, отчаянно, отрывисто, как на каком-то страшном камлании, закричал:

— Духи! Духи! Духи мои! Духи — скорей… Пропадаю. Спасайте. Духи, скорей. Я вас зову, я! Духи, духи…

Он плюхнулся на нарту, схватил вожжи, дернул их — и тотчас же погрузился в мир сплошной боли, от которой лезли на лоб глаза и трещали кости.

Застоявшиеся олени дернули нарту и понесли корчившегося старика в белый мятущийся мрак.

Олени действительно выскочили на равнину. Только эта равнина оказалась хуже заснеженного кочкарника — вся она была покрыта застругами, заметями,

будто замерзшими волнами. Нарту стало подкидывать и бросать вниз. Ничего не соображая, старик, однако, цепко держался голой рукой за грядку нарты.

Густой снег совсем залепил ему лицо, но он не чувствовал этого. Он лишь чувствовал, что не хватит сил переносить толчки. Но у него не было сил и сдержать оленей.

— Ой, духи… На спину, на спину меня положите… Хорошо, так хорошо…

Духи положили его навзничь. Только через два-три новых толчка он стал просить их положить его на живот. И духи положили его на живот…

Сайрэ лежал поперек нарты. Он уже ни за что не держался, а только пел и звал духов.

На высокой заструге он зацепился ногами за гребень сугроба — и олени вырвали из-под него нарту.

— …Теперь опять на спину меня, на спину, — приказывал Сайрэ своим духам, не понимая, что лежит на снегу и что олени скрылись из виду. — Скорей поворачивайте, скорей!.. Что? Не хотите? Почему не хотите? Я вам велю, я — ваш хозяин! А ну — я хочу на вас поглядеть… Хочу на вас поглядеть — я ни разу не видел вас… Да вы меня повалили — и душите? Хозяина душите? А другие грызут? Меня вы грызете? Что же вы делаете? За что?.. Ну, грызите, грызите — я знаю, за что. За то, что у Пайпэткэ отнял молодую жизнь, с ума ее свел, за то, что хотел Мельгайвача убрать со своей дороги и пролил его кровь, за все… Грызите меня, грызите — может, бог мои муки увидит…

Нет, это был вовсе не бред больного. Ужас и боль довели Сайрэ до исступления, но быть в исступлении он привык за долгую шаманскую жизнь — и потому совсем не случайные слова бормотал и выкрикивал он.

Сайрэ лежал неподвижно, и от этого боль начала стихать. И тогда он привстал, а как только привстал — увидел себя на снегу.

В полном сознании старик тихо и жалобно попросил:

— Духи, спасите меня. Я тут замерзну. Спасите.

Он посидел, подождал. Однако ничего решительно не изменилось.

— Где же вы, духи? — зло спросил он. — Покажитесь. Может, вас нет совсем? Ну, покажитесь! Перед смертью я должен увидеть вас!

Сайрэ заплакал. Потому что свирепствовала пурга, оленей не было, варежек не было, людей не было. И духов не было тоже. А пальцы рук не разжимались, ноги ничего не чувствовали.

А потом старику стало тепло и хорошо. Он очень отчетливо увидел перед собой свою первую жену-старуху — она будто бы сильно помолодела. И он сказал ей, покачав головой: "Видишь, ушел я из среднего мира. Не призовет меня к себе бог, не простит грехов. Потому что я о себе одном думал, себя жалел одного"…

В торчащую из снега хворостинку превратилась потом первая жена шамана Сайрэ…

…Олени приволокли в стойбище пустую нарту. Гибель шамана подняла на ноги всех, кто в эту ночь спал и кто дремал, размышляя в полузабытьи о тяжелой жизни. Смерть шамана всегда наводит ужас, а тем более загадочная.

Люди знали, куда поехал Сайрэ, и поэтому все мужчины от старого до молодого, не долго раздумывая, умчались к озеру Силгагай.

Больше всех перепугался притихший в последние дни Пурама. Он знал, что люди будут искать виноватых, он предчувствовал, что отмщение первым заденет его, — и поэтому завертелся, как песец в мешке. Всех своих добрых оленей он отдал под упряжки, отдал и все нарты. Он определил, кто и как поедет на поиски, он послал нарочного к Тинальгину и посыльного — в Булгунях, к Курилю. Сам же сумел обогнать всех мужиков и первым пробивался сквозь пургу к озеру.