Ханидо и Халерха
Шрифт:
Сайрэ ехал на западный берег Куропаточьей речки. В этом году Куриль почему-то редко бывал на берегах Улуро и ранней осенью вовсе перекочевал в Булгунях. Огромное стадо свое он отправил пастись далеко в сторону моря, в низовье Новой реки. Поэтому-то Тинальгин и кочевал в окрестностях Малого Улуро — Куриль разрешил ему. Старик Сайрэ хорошо знал эти края. Тинальгин остановился у озера Силгагай, и чтобы попасть к нему, надо поглядывать на хвост Хуораала, а по сторонам можно и не смотреть. Это не так далеко: чуть поднимется вверх хвост созвездия — значит, и озеро близко.
Мороз мало-помалу начал пощипывать старика. Сайрэ придержал оленей, спрыгнул с нарты и, покручивая
Пообвыкнув на холоде, Сайрэ поладнее уселся, чтобы больше уже не вставать с нарты.
Нет, он не только хорошо бегал когда-то. Он был ловким, прытким, выносливым. За летний день мог одолеть добрый десяток якутских шаганий, а зимой выезжал в любую погоду — пусть там ветер хоть весь снег с земли в воздух поднимет… Сейчас Сайрэ почему-то вдруг вспомнил, как переплывал Алазею у каменных порогов Таас-Харгы. "Надо же было решиться!" — с самодовольной усмешкой подумал он. До него ни один человек не осмеливался зайти по колени в воду в этом свирепом месте… Затем вспомнился другой случай, заставивший старика еще раз усмехнуться, а потом призадуматься. Это тоже было давно, когда он лишь начинал шаманить. Сайрэ как-то в шутку подбил на спор одного известного заезжего шамана. Смешными были условия этого спора: договорились проклинать друг друга — кто умрет от проклинания, тот умрет, а кто останется живым, тот будет властелином шаманской мысли. В первый день они сели в тордох друг против друга, и известный шаман навалился на Сайрэ такими проклятиями, что непосвященный человек с испугу бросился бы из стойбища со всех ног. А Сайрэ в это время молчал, только губами шевелил.
На другой день шаман охрип — и Сайрэ предложил выйти в тундру: раз ничего не получается, то пусть, мол, сама природа рассудит — они будут опять проклинать друг друга, а мороз уже выберет, кто послабей. Холода стояли тогда лютые. Шаман было заколебался — шутка зашла слишком уж далеко. Но если б он не согласился, то пришлось бы ему признать себя побежденным, а Сайрэ великим шаманом. И засев в сугробе, шаман уже всерьез начал проклинать коварного шутника. Всю ночь оба просидели под звездами — а потом посиневшими от мороза вернулись в тордох. И тут Сайрэ сказал, что у него ломит голову, — сказал и прилег поспать. А шаман, почуяв слабость противника, обозленный, начал еще сильней проклинать его. Люди перепугались — как бы Сайрэ впрямь не ушел из земной жизни. Однако Сайрэ хорошо выспался под сиплый голос шамана — и тут увидел своего противника в агонии: лицо шамана было красным, он метался по тордоху с вытаращенными глазами и вместо бубна бил кулаком в старый мешок. Умер шаман, несколько дней полежал больным — и умер. Правда, и умирая, он проклинал Сайрэ…
Воспоминание об этом было и приятным, и страшным. Именно после этого случая его признали шаманом. А то ведь никто не верил, что к нему давно уже пришло вдохновение. Сначала Сайрэ мучился, догадываясь о настоящей причине смерти: горло-то у спорщика было надорвано —
Болезнь, она всегда ищет слабое место; мороз и задушил шамана. Но постепенно Сайрэ уверил, что мороз тут ни при чем — без духов разве может такое случиться? Люди даже слушать не захотели бы его, если бы надумал покаяться…
Вот и опять на плечи старика легла тяжесть. Как-то все нескладно получалось у него в жизни: удача всегда рядом с бедой и задетой за самое живое совестью. Может, так оно и должно быть, может, и все другие шаманы чувствуют то же самое, только ничего в этом не видят дурного? "Нет, у якута Токио дорога вроде бы ровная", — подумал Сайрэ.
Вспомнив Токио, старик нахмурился — и мысли его опять вернулись к Мельгайвачу, Пайпэткэ, к Курилю и Пураме, к ненавистнице Тачане.
…Сайрэ взглянул на хвост Хуораала: ага, кажется, он подъезжает к озеру. Тут должна быть ложбина, а на ней следы от оленьих копыт. Только что-то пока не видно следов. Старик заерзал, начал разглядывать снег, потом осмотрелся по сторонам. Нет — рано еще: он ведь слишком медленно ехал, задумался. "Надо погнать оленей…"
И старик крикнул, взмахнув вожжами. Нарта стрелой понеслась в темноту.
Так он ехал долго, все подгоняя и подгоняя оленей и ни о чем больше не думая. Наконец он заметил, что звезды поднялись чересчур высоко. Тревога легонько пошевелила на его голове волосы. Но нет — кажется, вот она, и низина… Что-то темнеет вдали — наверно, табун. Только следов почему-то не видно… Сайрэ привстал на одно колено, сильно стегнул вожжами оленей.
А тем временем темные пятна расплылись, пропали. И следов опять же не видно: снег ровный, прилизанный, и заструг, заметей мало. "Что за оказия!" — совсем насторожился Сайрэ, приостанавливая оленей. Он поднялся с нарты — и вздрогнул. В свете сияния впереди вырисовывалось что-то высокое, черное.
"Тьфу! Так это куда же я заехал? — удивился Сайрэ. — Это ведь Ентэгэ, Святой Нос! До самой Куропачьей речки доехал…"
Огромная едома у Куропачьей речки оканчивалась высоким обрывом, скалой, сбоку похожей на огромное дерево без ветвей. Русский поп приезжал как-то сюда — и назвал утес Святым Носом. Проплывая на лодках мимо этого чудища, люди старались держаться подальше от Носа, боясь, что он обвалится, — рухнет… Стало быть, Сайрэ проехал лишних целых три якутских шагания и отклонился далеко в сторону!
"Как же так получилось? — оторопел старик, понимая, что олени без отдыха и кормежки теперь до озера не дотянут. — Одурел я от старости, что ли? Память моя отупела?"
Делать, однако, нечего. Надо оленям дать передышку — пусть пожуют ягель. А что делать ему? Стоять, ходить? Или на нарту лечь?.. Нет, старик знает, что лучше всего вырыть в снегу ямку, лечь в нее и вздремнуть. Не страшно. Хвост Хуораала задрался к самой верхушке неба — значит, скоро наступит утро, станет немного светлей. К тому же он не заблудился и хорошо знает, куда потом ехать.
Старик отпустил оленей пастись, нашел сугроб, раскопал его и сразу улегся. Неплохо бы посидеть у костра. Но возле костра не отдохнешь: только придет сон, а огонь потухнет, тальник сгорит. Лучше сразу забраться в сугроб: снег в глубине теплый, ветер в ямку не залетает… Вот только немного поясницу и ногу ломит. Но это от долгого сидения на нарте, это ничего, это пройдет… Сайрэ снял одну рукавицу, подложил под себя. Так совсем хорошо. Вверху блещут звезды. Они подмигивают — желают спокойной ночи. Можно закрыть глаза и уснуть. До Тинальгина недалеко. Отдохнувшие олени мигом прикатят его к вальбэ. А там костер, чай; может, Тинальгин раздобрится и заколет жирного оленя…