Ханкерман. История татарского царства
Шрифт:
Изменила удача бывшему сокольничему бывшего казанского хана Шигалея. Промашку допустил Хайрула. Надобно было не золото в землю зарывать, а самому прятаться, спасать свою шкуру. Переплыть Оку тайным бродом, и знакомой дорогой в Казань, а то и в степь. Можно было бы и в Касимов, но и там княжьи люди достать могут. Нет, надежней в степь, к родне, туда русский князь дотянется. А Хайрула сам же в Каширу вернулся. Там его люди княжеские и ждали…
…Висит Хайрула на дыбе, стонет, уже не рвет глотку. Дыба человека быстро меняет. Еще неделю назад, когда его в Москву привезли и в допросный подвал бросили, возмущался сокольничий,
Объяснили ему: ошибается он, и так хорошо объяснили, что левое ухо не слышит от молодецкого удара, а правый глаз не видит, заплыл.
Не знает Хайрула, что Шах-Али уже не в Серпухове и в Кашире, предан он опале и сослан в Белоозеро с семейством и всем двором. Знал бы, не стал бы упорствовать. А так молчит Хайрула, не признается, что в Казань ездил, не говорит, кому грамоты, написанные Шах-Али, передавал и от кого ответы привез.
Сердится княжеский дьяк упорству казака, дураком Хайрулу обзывает. Дает знак палачу. Хватается тот за веревку, и хрустят, выворачиваясь в суставах, плечи несчастного сокольничего. А палач пучок соломы в жаровне подпалил и огнем несчастного по ребрам, по ребрам.
– Говори, собака, кому грамоты в Казани передавал! – визжит княжий дьяк.
А палач еще огоньку добавил. И не выдержал Хайрула адовых мучений, хотел уже все рассказать, да не успел. Кольнуло что-то в груди, будто стрела вонзилась, потемнело в глазах, и поник головой бывший сокольничий.
Развел руками палач, виновато посмотрел на дьяка. Прижал ухо к обожженной груди Хайрулы. Нет, не дышит пытаемый. Слабоваты потроха оказались у татарина, не выдержало сердечко.
Дьяк теперь палача дураком обозвал и кинул в него медной чернильницей.
Той же ночью раскричался ворон Хасан, беспокойно топчась в большой клетке, перебудил все палаты. Хотя какие там палаты, так, длинная изба с клетями. И в этих тесных сырых клетях весь царский двор хана Шах-Али поместился. Сырых, потому что север, вологодские земли, реки, озера да болота. Как дождь или иное ненастье – ни пройти, ни проехать. И вот посреди этой непроходимости стоит Белоозеро, крепость на берегу Белого озера, где из него вытекает речка Шексна. Вода окружает Белоозеро с трех сторон, а посредине на прибрежном мысу велением Ивана Великого заложен город с высокими стенами и восемью башнями. Внутри каменные церкви, два монастыря, воеводский двор. И без веления воеводы нет выхода за те стены.
В Белоозере содержатся самые опасные преступники и самые почетные гости. Князь Иван здесь свою семью прятал, когда Ахмат на Угре стоял, и казну свою княжескую здесь хранил. Недругов тоже сюда ссылал. Содержалось здесь семейство свергнутого казанского хана Ильгама, и Абдул-Латиф, когда своевольничать задумал, тоже здесь своей царской кровушкой комаров кормил. И вот теперь – Шах-Али со двором.
Проснулся хан от вороньего крика, встал с ложа, подошел к клетке, свечой посветил. Бьется ворон в клетке, кричит, стонет. Словно боль страшная его жжет. Но вот успокоился, на дно клетки сел, клюв открыл и на хана смотрит безумными глазами.
– Приснилось что? – спросил
– Хайр-р-рула, – повторил ворон.
Вздохнул хан. Давно покаялся он перед великим князем Василием во всех своих прегрешениях, подробно рассказал, кому в Казань писал и что именно. Да и чего скрывать-то? Наверняка Хайрула тоже во всем признался, Аллах ему в помощь.
Где похоронен сокольничий, родные так и не узнали. Им лишь сообщили, что погиб Хайрула. О причине гибели так и не сказали. Помер и помер. И велели молчать, потому что дело серьезное, тайное. Жалея безутешную Зухру, поминки взял на себя Махмуд, юрту Хайрулы перевез с дальнего стана и поставил на окском берегу рядом со своей, стадо тоже поближе перегнал. Пусть будут рядом, родне надо вместе держаться и хозяйство вести.
Глава 8. И снова хан казанский
Итак, в 1535 году Шах-Али вернулся в Касимов. Москва больше не собиралась мириться с «крымской вольницей» в Касимове, и теперь прощенный великим князем хан становился реальным властителем в городе и царстве, несогласные могли уйти, их уделы достались верным. Кто-то ушел, оставшиеся принесли присягу новому хану. Основная задача Шах-Али состояла в поддержании боеспособности войска на высшем уровне. Казанское направление считалось главным и самым опасным.
Правильность этих решений подтвердилась уже в 1537 году, когда орда Сафа-Гирея подошла к Мурому и Владимиру, и касимовцы немедленно выдвинулись на помощь осажденным. Набег был успешно отбит. Неизвестно, практиковались ли тогда «военные сборы», но с 1537 года Шах-Али ежегодно выдвигался с войском на русские рубежи для отражения возможного нападения казанского хана. Наверняка это были своеобразные «учения», ведь серьезных столкновений отмечено не было, разве что в 1539 году под Костромой и Муромом. Кроме несения пограничной службы касимовцы совершали и глубокие рейды вглубь вражеской территории. Доходили до ногайских степей, возвращались с богатой добычей и освобожденными русскими пленниками.
В 1541 году над Русью снова сгустились тучи: на Москву из Крыма вышел давний недруг Сагиб-Гирей. К тому времени он основал в Крыму новую столицу Бахчисарай и дал клятву верности турецкому султану. Теперь в крымской орде все чаще встречались янычары с мушкетами и даже полевая артиллерия.
Среди московской знати началась паника, уже собрались увозить юного князя Ивана с казной из столицы, когда прозвучало слово владыки Иосифа. Гневным глаголом он заклеймил паникеров и указал, что под Владимиром стоит надежное войско Шах-Али: «…а у великого князя и нынче во Владимире многие люди, царь Шигалей, а с ним орда Городецкая вся, да боярин и воевода князь Иван Васильевич Шуйский и иные воеводы со многими людьми…»