Ханна
Шрифт:
— Не может быть! Мендель! О Мендель!
Он берет лампу, чтобы лучше видеть девушку, и приходит в ужас от ее худобы и крайней слабости. Он опускается на колени у кровати, чуть ли не с ненавистью думая про себя: „И ты мог бы уехать в Австралию, не повидав ее?“ Огромная любовь к ней переполняет его, любовь вместе с нежностью и восхищением, любовь, в которой до сегодняшнего дня он не осмеливался себе признаться. Он целует ее в лоб и шепчет на ухо: „Не говори ничего. Я тебя увезу…“
И тут же получает по шее удар хлыстом, удар такой силы, что утыкается головой в руку Ханны.
— Вы лжете, Визокер, — звучит грубый голос Доббы. —
От тупого удара по ребрам Мендель заваливается на бок.
— Все вы одинаковы! — кричит Добба, наступая на него уже со скалкой в руках.
При других обстоятельствах Мендель рассмеялся бы. На него уже нападали со скалкой разъяренные женщины, брошенные им. Но Добба — другое дело. Она хочет его убить. Ему удается перехватить сначала одну ее руку, потом другую. Он встает пошатываясь, и тут же наносит головой удар прямо в подбородок великанши. Удар оглушает его самого, но еще больше Доббу, которая рушится наземь, как столб. „Это невозможно, — в тумане говорит себе Мендель, — я, похоже, сразил пол-Варшавы!“
У него нет никакого желания смеяться, что редко с ним случается. Он чувствует себя очень скверно. Боль разливается по всему телу. Он тащит обмякшую Доббу к террасе и запирает там на ключ. К своему удивлению, обернувшись, он видит, что Ханна стоит босиком, в ночной рубашке и смотрит иа него своими серыми глазами.
— Я знаю, — говорит Мендель, — это непонятно. Но я не сошел с ума. Я тебе объясню. Нам надо уехать, у меня мало времени.
Он собирает все, что попадается под руку: одеяла, шубу — все, во что ее можно завернуть.
— Я могу идти, — говорит она.
— Тем лучше. Только сейчас у нас нет времени.
Они едут по Маршалковской. Варшава просыпается, хотя еще ночь и снег продолжает валить. Мендель наскоро поведал Ханне самое главное.
„Марьян расскажет остальное и даст тебе денег“. Он оборачивается: нет сомнений — за ними следуют два сутенера. Немного погодя к ним присоединяется все их братство. Ясное дело: хотят отомстить за убийство Мазура и четы Эрлихов. „Честно говоря, я предпочел бы полицию, которая не сразу набрасывает веревку на шею“. Он переводит взгляд на Ханну, и его сердце сжимается: она кажется полностью раздавленной, глаза ее расширены, как всегда в моменты сильного волнения. На его глаза наворачиваются слезы, второй раз в жизни вызванные состраданием к ней.
— Он жив, Ханна. Он скрылся. Не знаю, где его искать, но он жив.
— Я ему написала, как только смогла.
Добба, конечно, не передала письмо. Я клянусь, что его нет в Польше.
Тайком Мендель смотрит на часы: две минуты седьмого. Повозка въезжает на улицу Мировскую. Но…
— Все рушится, — говорит Ханна спокойно. — Я все погубила, все испортила. Все!
Преследователи не отстают. Их уже двадцать или тридцать. „Они нападут, как только я остановлюсь, чтобы проститься с малышкой навсегда“.
Необыкновенная вещь: несмотря на отчаяние, Ханна оборачивается и хладнокровно говорит, заметив банду:
— За вами, Мендель Визокер?
— Они просто прогуливаются.
— Они вас убьют.
— Я должен был умереть уже десятки раз.
Он смотрит вперед и видит на этот раз юного Марьяна Кадена, который быстро направляется к ним в сопровождении двух конных полицейских. Мендель останавливает тележку и закрывает глаза. Он вздыхает и улыбается.
— Ханна, не перебивай меня. Время не терпит.
Он сует Ханне билет и бумажник, поднимает ее одной рукой и ставит на землю.
— Иди к Кристине, она славная девушка.
Я сделаю заявление и объясню, почему вы убили Пельта Мазура.
Возможно, они только вышлют меня в Сибирь. Оттуда я рано или поздно сбегу. Будь уверена. А теперь оставь меня в покое, уходи!
Он так устал, что у него закрываются глаза. Раны причиняют страшную боль. Стая сутенеров остановилась в десяти метрах, полицейские и Каден уже рядом.
— Ради Бога, Ханна, убирайся. Иди куда хочешь. Стань богатой. Покажи им, кто ты есть, что ты за женщина. Но меня там больше не будет, подумай об этом.
Он улыбается Марьяну Кадену, который горестно качает головой и говорит:
— Я не нашел ничего лучшего, как позвать полицию…
— Мой сын не поступил бы лучше, — отвечает Мендель. — Если бы у меня был сын. Одно из двух…
Он опускает вожжи и сникает. Впрочем, ему всегда хотелось побывать в Сибири. А поскольку дорога оплачена…
Мендель приговорен к двадцати годам плюс пожизненная ссылка. Адвокаты, которым Ханна заплатила бешеные деньги, проделали огромную работу и не дали его повесить, несмотря на старания прокурора (того же, который напрасно искал Тадеуша). Ханна смотрит, как увозят ее друга, закованного в цепи, а два дня спустя отплывает в Австралию.
Книга II
В СТРАНЕ КЕНГУРУ
Лотар Хатвилл
Ханна не села на "Тасманию", на борту которой должен был отплыть 18 марта Визокер. Не позволило состояние здоровья, и к тому же она во что бы то ни стало хотела знать о дальнейшей судьбе Менделя. Она присутствовала на судебном процессе и даже подумывала если не последовать за ним в Сибирь (эта мысль ей тоже приходила в голову), то по крайней мере доехать до Петербурга или Москвы и там попытаться что-нибудь для него сделать; возможно, организовать и оплатить побег. У нее возникали и другие смелые идеи, но не удалось осуществить ни одной: ей отказали в заграничном паспорте и российской визе. Предлогов хватало: она слишком молода, она — еврейка, она не находится в родстве с осужденным. За отказом всякий раз Ханна угадывала (и справедливо) руку Доббы Клоц.
Каждый день, пока Мендель находился в варшавской тюрьме, Ханна предпринимала попытки его увидеть. Тщетно. Она пыталась переправить ему записку, дав "в лапу" двум или трем охранникам. Дошла записка или нет — неизвестно.
В это же время ее прежняя шпионская сеть во главе с Марьяном Каденом вела поиски Тадеуша. Ни малейшего результата. Все говорило о том, что, как и предполагал Мендель, он покинул Польшу. Ханна подумала, что он скрывается в Вене или Париже.
В середине апреля Менделю вынесли приговор. Три недели спустя он отправился по этапу. Только тогда Ханна смогла его увидеть — издали, когда осужденных выводили из тюрьмы. Мендель тоже ее узнал, широко улыбнулся — белые зубы блеснули под черными усами — и поднял высоко над головой закованные руки, как это делали гладиаторы в знак того, что никто и ничто не сможет их победить. Он крикнул: "С днем рождения, Ханна!", напомнив таким образом, что ей накануне исполнилось семнадцать лет.