Ханна
Шрифт:
В двух метрах под нею, под тонким деревянным полом, не смолкают пьяные голоса. Мика Гунн сидит неподалеку от гостиницы в ожидании, когда она выйдет.
Она выпила немного теплого чаю, и ее тут же вырвало, с каждым часом мучения ее усиливались. Страшно болят все мышцы, любой шаг стоит героических усилий. Однако надо идти. Мика Гунн смотрит, как она направляется в его сторону. Спокойно и невозмутимо набивает он свою короткую трубку табаком из кожаного кисета. Его тонкие костлявые пальцы вызывают отвращение, желто-красные выпуклые глаза кажутся нездоровыми и резко контрастируют с ярко-рыжими волосами.
— Вы собираетесь
— Иеп.
Он раскуривает трубку, и ужасный запах табака вызывает у Ханны очередной приступ рвоты.
До каких пор вы будете преследовать меня? Он трясет головой, не выпуская изо рта мундштук. "Я бы с радостью убила его", — думает Ханна.
— Вы помешаете мне сесть в поезд?
— Ноуп.
— У вас есть указания на мой счет?
— Иеп.
— Это связано с лошадью?
— Ноуп.
— Указания от кого?
В ответ он выпускает клуб зловонного дыма. Умеет ли он говорить что-нибудь, кроме "иеп" и "ноуп", что должно, вероятно, означать "да" и "нет"? Ханна сладострастно обдумывает мысль об убийстве; будь она мужчиной, она расквасила бы ему нос ударом кулака и заставила бы его съесть эту проклятую трубку. "О Мендель, почему вы меня покинули?"
— Мне надо вам кое-что объяснить. Вы самый вонючий и мерзкий подонок в Австралии. И если я ограничиваюсь этим, то только потому, что не знаю, как сказать t по-английски пердун, ублюдок, старая ж… Я ясно выражаюсь?
— Иеп, — произносит в восторге Мика Гунн.
Непостижимо, но у Ханны появляется желание расхохотаться.
"Переменим тактику, — думает она, — а то этот идиот будет ходить за мною до конца дней моих, что позволит Хатвиллам, мужу или жене, отправить меня в тюрьму за кражу".
— Начнем с лошади, — говорит она. — Вы получили ее обратно?
— Иеп.
— А теперь — о деле. Вы бы отстали от меня, если бы я дала вам два фунта?
— Ноуп.
— Пять фунтов?
— Ноуп.
— Десять ливров?
В желтых глазах — колебание. У Ханны двадцать шесть ливров и три шиллинга. Билет на поезд до Сиднея стоит пять ливров десять шиллингов. (В одном ливре — двадцать шиллингов. Что за дурацкая система!)
— Двадцать, — говорит Мика Гунн.
— Пятнадцать.
Он качает головой. "Я упаду, — думает Ханна. — Я сейчас свалюсь посреди этой улицы на краю света, и окажется, что я проделала весь свой мучительный путь зря".
— Двадцать, ладно. Но при одном условии: я оставлю деньги у хозяина гостиницы, который передаст их вам только после отправления поезда. Два часа спустя.
С трудом добирается Ханна до вокзала, без сил от потери крови. Минутами она ничего не видит от слабости. Каким-то чудом у нее в руке оказывается билет.
— Вы уверены, что можете пускаться в путь, мисс? — спрашивает железнодорожный служащий.
— Конечно Me вмешивайтесь не в свое дело. Лучшее средство прийти в себя для нее теперь — это разозлиться. С упорством пьяницы она считает и пересчитывает оставшиеся семь шиллингов, которые предстоит уплатить за гостиницу. Служащий уточняет: поезд отправляется в пять часов вечера. Сейчас только восемь часов утра. Она возвращается в гостиницу. Ей милостиво разрешают остаться в номере до отъезда.
Проходит время. Кто-то (Ханна не могла бы сказать, мужчина или женщина,
Дальше — уже Сидней. Она идет по какой-то бесконечной улице. Оборачивается и" видит в ста шагах позади себя Мику Гунна. Странно, но преследование Гунна ей даже помогает, это своего рода толчок, чтобы идти дальше, порой через силу. "Скорее умереть, чем доставить удовольствие этому дерьму увидеть меня отступившей".
Затем ей в голову приходит удачная мысль: она не чувствует рук от проклятой сумки, что если оставить ее посреди тротуара? Это срабатывает: краем глаза она видит, как Гунн, немного поколебавшись, берет сумку и из преследователя превращается в носильщика.
К пяти часам вечера она наконец приходит на улицу Гленмор в районе Паддингтона по адресу, данному ей Менделем. Дом № 173. Это двухэтажное здание в английском стиле. С правой стороны его — выступ с множеством окон. Перед домом — палисадник, заросший гортензией. Все здание выкрашено белой краской, за исключением двери — она синяя. Ханна звонит и в ожидании, пока ей откроют, делает усилие над собой и оборачивается: Гунн ставит сумку на тропинку у входа в сад и удаляется с видом человека, выполнившего свою миссию.
Между тем дверь отворяется, и на пороге появляется маленькая девочка с рыжими волосами и большими зелеными глазами. Ей, должно быть, не больше десяти. Она с интересом смотрит на Ханну, крепко прижимая к груди куклу с золотыми кудряшками.
— Я бы хотела видеть мистера Шлоймеля Визокера, — говорит Ханна.
— Кого?
— Мистера Визокера.
— Подождите минутку, — вежливо говорит девочка. Она оставляет дверь открытой, уходит и вскоре возвращается с женщиной средних лет, высокого роста, рыжеватой и с такими же, как у девочки, зелеными глазами. В третий раз Ханна произносит имя кузена Шлоймеля. Женщина качает головой.
— Мне кажется, что у одного из наших жильцов фамилия была похожая. Вот только звали его Сэм.
— Он переехал?
— Можно сказать и так, — отвечает рыжеволосая женщина. — Он уехал в Америку. По крайней мере вот уже несколько месяцев он не живет на Гленмор-роуд, 173. Это ваш родственник?
— Знакомый, — говорит Ханна из последних сил. Ей стоит большого усилия не потерять сознание. Это уж слишком. Она, конечно, подозревала, что этот болван мог найти предлог, чтобы не ответить на ее телеграмму, но предположить такое…