Ханна
Шрифт:
— В Австралии не бывает холодов.
— Но воздух очень пыльный и соленый.
— Ваша матушка здесь?
— Нет, но я знаю ее рецепт. Нужны фрукты, травы и кое-что еще.
Под насмешливым безразличием Лотара скрывается острый пытливый ум.
— Вы собираетесь сами готовить кремы?
— М-м-м…
— Основать фабрику?
М-м-м…
— С 1500 фунтами?
— Мне не нужна большая фабрика.
— А где вы найдете в Австралии польские травы?
— Вы знаете некоего Джеймса Барнаби Соумса?
— Слышал это имя. Немного помешанный ученый. И пожилой.
— Он — ботаник, один из лучших и самых милых
Она умолкает. Во взгляде Лотара Хатвилла не осталось ничего от взгляда мужчины, ведущего деловую беседу. Он не слушает ее или почти не слушает. На ней кумачово-черное платье (не то, с тридцатью девятью пуговицами, а другое — с небольшим квадратным вырезом). Она ходит перед ним взад-вперед, скользя по паркету, и говорит, напряженная от ожидания. Лотар Хатвилл неотступно следит за нею глазами. "Нет, Ханна, не беседой с тобой он заворожен. Если что-то подобное и было вначале, то теперь это прошло. За его бесстрастной маской ты прекрасно угадываешь желание. Он хочет твою грудь и твои бедра. Мысленно раздевая тебя, он представляет твое тело целиком и в деталях. Его взгляд вызывает у тебя странное ощущение, новое и сильное. Жар разливается по телу. Жар приятный, и ты готова на все, лишь бы не утратить этого ощущения…" Но все это время она излагает технические детали своего предприятия.
— Я не только изучала ботанику, я советовалась с врачами, читала книги. Я много узнала о коже, ее свойствах, строении, о кожных болезнях и их причинах. Я знаю, что надо делать, чтобы поддержать ее в хорошем состоянии. Врачи — те, с кем я разговаривала, во всяком случае, — не обладают достаточными знаниями в науке, которую они называют дерматологией. Мне следовало бы съездить в Европу, во Францию. Но я и сейчас много знаю. Я также интересовалась волосами, ногтями и зубами. Меня интересовало, почему зубы выпадают или становятся желтыми, как у лошадей. Почему у некоторых людей такой запах изо рта, что мухи от него дохнут. Конечно, я не знаю всего, что необходимо знать. Я стала изучать эти вещи только месяц назад. Я работаю с аптекарем, который обучает меня тому, что может. Но знает он не многое. Я изучаю и банковское дело. Два раза в неделю. Я узнаю, как работает банк, какие услуги оказывает и кому… А на окнах нет штор.
Последние слова она произнесла тем же тоном, что и всю речь, ясно и четко, что указывает: машинка у нее в голове работает уверенно, мысль не утратила логики. И Лотару Хатвиллу требуется секунда или две, чтобы отреагировать. Ханна довольна и горда собой: выбила из колеи столь самоуверенного человека.
— Ну и что? — говорит он.
Она неотрывно смотрит на него. Сердце бьется чаще.
— Я думаю, — спокойно замечает она, — что там, под окнами, толпа ваших друзей по Сиднею. Пришли посмотреть спектакль.
— Я заставил их оплатить места.
— Или хотя бы Мика Гунн.
Молчание. Он хранит полную неподвижность, все более и более волнующую. "Но ведь это то, к чему ты стремилась, Ханна, разве нет? Ты знала об этом, когда шла сюда. Ты знала, когда рассказывала о своем деле. Ты знала уже тогда, когда он наблюдал за тобой первый раз,
— Вы меня хотите, Лотар Хатвилл?
— Ужасно. А вы меня?
Лотар Хатвилл не пошевелился. Как всегда, думает Ханна, я заранее знаю ответы, но так приятно задавать вопросы, приводить в замешательство.
— Итак… — начинает Ханна.
— Я отдал бы за этот миг свою жизнь, — добавляет он тихо.
Она знает это. Она знает также, что, несмотря на внешнее равнодушие, он взволнован так же, как и она. Несмотря на свой опыт, свои сорок лет и седину. Как приятно смотреть на него и знать об этом. Она спрашивает:
— У вас такое взаимопонимание со всеми женщинами? Он качает головой: нет, конечно нет.
— А почему я?
Короткая пауза. Он произносит немного хрипло:
— Вы слишком откровенны.
— Почему все-таки я?
Опять молчание. Они — в трех или четырех метрах друг от друга, он сидит, она стоит почти в самом центре гигантской комнаты, симфонии черного и белого цветов.
— На втором этаже есть спальни, — говорит он наконец. — Будь на вашем месте другая женщина, она была бы уже там в кровати, и я был бы с нею. То, что происходит этой ночью, не было со мной никогда. Я хочу сказать, что я никогда не играл в такие игры. Если это — игра. Вы очень странная.
— Что я должна сделать? — Она выдерживает его взгляд. — Раздеться?
— Только если вы этого хотите.
— Я должна раздеться перед этими окнами без штор? Она не ждет ответа. Его не будет. Она думает: "Первый урок, Ханна: то, что происходит до, — приятно. Восхитительно. Он ко мне еще не прикоснулся, а… Не торопиться — вот первый урок профессора Хатвилла. Этот урок тем более хорош, что он сам не знает, что преподает его".
Вначале она вытащила длинную булавку, поддерживавшую ее капор, и далеко отбросила его. Беспорядок — еще одно новое удовольствие. "Ханна, я тебя не узнаю…"
Она запрокидывает голову и широко распахивает глаза. "Тебе немного страшно, но это хорошо, как раз то, что надо. За этими окнами никого нет, но приятно думать, что там мог бы кто-нибудь быть…" Ее пальцы начинают расстегивать корсажные пуговицы. Лотар Хатвилл еще ни разу не пошевелился. В его взгляде Ханна читает все то, что может понравиться женщине: желание и уважение, уверенность и смятение. "Нет, тебе не стыдно, — думает она, — более того, ты интуитивно делаешь все те движения, которые нужно делать, тебе это доставляет удовольствие. И еще… Ты красива, Ханна…"
Она приостанавливается, расстегнув пуговицы до талии. Пристально глядя прямо в глаза Хатвиллу, садится рядом с ним, чтобы расшнуровать и снять ботинки (ее варшавская обувь износилась, надо будет купить другую; она купит много обуви, когда разбогатеет, но сейчас ли думать об этом, идиотка?)
Встает. Босиком она ниже ростом. Заканчивает расстегивать платье. Оно соскальзывает с плеч. Движение бедрами — платье на сверкающем паркете. Снимает одну, вторую, третью, четвертую юбку. Затем — первую рубашку (не торопиться, только не торопиться) и, наконец, вторую. Грудь ее обнажена, и она чувствует, как напряглись соски.