Ханс Кристиан Андерсен
Шрифт:
К этим неприятностям добавлялось его растущее недовольство своим положением. У него испортился характер, рассказывает сын, его беспокойство усиливалось, и наконец — вероятно, в 1813 году — он записался добровольцем в Королевский полк в надежде сражаться за своего любимого героя Наполеона и, возможно, вернуться домой лейтенантом. Это звучит очень красиво и правдоподобно, особенно если учесть стремление Ханса Андерсена подняться в обществе, но все же есть и основания для сомнений. Новейшие исследования показали, что отец был связан с армией значительно раньше. Сейчас известно, что еще в 1806 году он стал трубачом в Гражданском ополчении города Оденсе и что он не записывался в 1813 году добровольцем, а еще в 1812 году пошел в рекруты вместо другого человека, который хотел избежать военной службы. За вступление в армию взамен другого хорошо платили, но это не искупало стыда и скорби семьи от того, что отец стал простым солдатом и скоро пойдет на войну. Сильно отретушированное описание в мемуарах Андерсена показывает, что он рассматривал этот эпизод как очередное темное пятно в семейной хронике.
Однако отец уехал не
С тех пор матери пришлось одной заботиться о доме; правда, она это делала еще с 1813 года, когда ее муж покинул Оденсе. Тогда же общий экономический кризис в Дании принес в дом нужду; мать оказалась среди бедняков, которые в то время получали «добавочный каравай» от общины. Ей приходилось нелегко, и она добывала на пропитание, в частности, стиркой белья в реке Оденсе — это был изнурительный труд, который даже женщину покрепче мог вынудить искать забвения на дне бутылки, что со временем мать начала делать.
Сын, по-видимому, был предоставлен самому себе. Он играл игрушками, которые ему сделал отец, особенно с кукольным театром, шил для кукол костюмы и читал или сидел в маленьком садике под тентом, сделанным из материнского передника, который был с одной стороны привязан к стене дома, с другой — к метле, и разглядывал единственный куст крыжовника, следя, как постепенно разворачиваются и растут листья. Возможно, тогда он еще не бросил школу, но сказать этого с полной уверенностью нельзя. В пятилетнем возрасте он научился немного писать и читать у старой «учителки», которая вела «Школу для маленьких мальчиков», но ходил к ней не долго, потому что однажды она вопреки решительному договору с матерью мальчика выпорола его розгой, и он немедленно встал, забрал свои книги и ушел домой, после чего его отдали в маленькую школу для еврейских детей, находившуюся немного подальше на Мюнкемёллестрэде. В 1811 году школа прекратила свое существование, и тогда Андерсен, вероятно, попал в школу для бедных, помещавшуюся на Овергаде, то есть на главной улице города. Здесь он научился элементарным предметам: чтению, письму, счету, кроме того, в школе преподавали религию, логику и немного естественную историю и историю Дании. Он был довольно способным, быстро учил наизусть, и ему никогда не приходилось готовить уроки, чем мать громко хвасталась перед соседями. Среди товарищей он выглядел необычно. Он часами сидел, погруженный в мечты, и несколько раз пытался вовлечь других ребят в свои необыкновенные фантазии, но скоро оставил эту затею, потому что они называли его полоумным, «дурачком, вроде дедушки», и эти слова вселяли в него страх: а вдруг правда! Поэтому он держался поодаль от других и не принимал участия в их играх. Но в общем он ладил с ребятами, никогда ни с кем не дрался, и учитель его очень любил. Он не рассказывает, сколько времени учился в школе, но зато говорит, что мать не могла позволить ему слоняться без дела, он должен был приносить пользу и немного зарабатывать, поэтому она — к великой скорби бабушки — отдала его на открытую в 1811 году фабрику, где частично использовался детский труд. Подмастерья требовали, чтобы дети им пели, и, когда оказалось, что у Андерсена прекрасный голос, он с первого же дня начал выступать; он пел и декламировал Хольберга. Но непристойные песни самих подмастерьев застенчивый мальчик вынести не мог, он покраснел и заплакал, а грубые парни сказали, что он, наверное, девчонка, и сорвали с него одежду, чтобы проверить, и мальчик в отчаянии убежал домой. Тогда его отдали на маленькую табачную фабрику, где подмастерья были поприличнее, а сама атмосфера более культурная; здесь он тоже стал петь, импровизируя и слова, и мелодию, и имел такой успех, что даже соседи приходили его послушать. Но это удовольствие продолжалось недолго, он заболел, и мать перестала посылать его на фабрику.
Теперь он стал высоким и долговязым, у него были пышные светлые волосы, и выглядел он довольно своеобразно со своим длинным носом и маленькими глазами; ходил в сером сюртуке, деревянных башмаках и без шапки. Он производил впечатление человека смешного, но обаятельного и к тому же отличался наивной и открытой назойливостью, которая постепенно обеспечила ему важные знакомства, даже в среде зажиточных горожан. Им руководила жажда чтения. Стоило ему услышать, что у него есть книги, как он искал встречи с этим человеком, даже если знал, что ему не обрадуются. Людей заставала врасплох его наивная открытость, и скоро он начал постоянно брать книги у многих пожилых дам на Мюнкемёллестрэде, в частности у фру Бункефлод{4}, вдовы известного в то время поэта и священника. «Мой брат — поэт!» — говорила его престарелая сестра, которая жила у невестки, и Андерсен понял, что быть поэтом — замечательная и счастливая судьба. Впрочем, ему эти знакомства счастья не принесли. Как бы там ни было (автобиографии не дают точных сведений), он скоро стал известен в самых высоких городских кругах как своим голосом, так и декламацией из Хольберга. Он выступал у аптекаря Андерсена, у епископа Плума, где на него обратил внимание полковник Хёг-Гульдберг{5} — сын известного
Первая встреча между королевским высочеством и необыкновенным ребенком из народа развивалась типично по-андерсеновски. Он разыграл пару сцен из Хольберга и спел несколько импровизированных песен, а когда принц спросил, есть ли у него тяга к театру, Андерсен со своей обычной откровенностью ответил утвердительно, но столь же откровенно добавил: ему посоветовали сказать, что он хочет учиться. Однако ответ пришелся некстати, и принц напомнил ему, что он родом из бедной семьи и потому ему стоит выучиться хорошему ремеслу, например токаря. «Если вы что-нибудь решите, сообщите мне, я о вас позабочусь», — сказал он и на том закончил аудиенцию. Ни тот, ни другой не знали, что встретятся еще раз при совсем иных обстоятельствах, когда принц станет королем, а бедный мальчик всемирно известным писателем, и что маленький принц Фриц, сделавшись королем, будет принимать своего прежнего товарища по играм при дворе в качестве почетного гостя.
Андерсена ничуть не устраивала перспектива стать токарем. Он продолжал играть и прежде всего читать: Библию, Хольберга, Шекспира, «Любовь без чулок» Весселя, романы из платной библиотеки и многое другое. Скоро он сам начал писать трагедии, в которых все действующие лица, как положено, к концу умирали. Одна называлась «Абор и Эльвира», но, когда он прочитал ее соседке, она, к его досаде, призналась, что пьесу лучше бы назвать «Забор и калитка». Но мать сказала, что она просто завидует, так как не ее сын написал пьесу. Андерсен утешился и продолжал читать свои произведения всем, кто хотел слушать, и вскоре стал так знаменит, что однажды уличные мальчишки с улюлюканьем мчались за ним, крича: «Вон бежит автор комедий!» И юный поэт скрылся дома в углу, где плакал и молился богу.
В 1818 году мать вторично вышла замуж за ремесленника (также сапожника), который был намного моложе ее, но для Андерсена это не принесло существенных перемен, потому что отчим совершенно не желал вмешиваться в его воспитание и позволял ему все делать по-своему. По-прежнему открытым оставался насущный вопрос о его будущем. Бедняки не могли позволить такому большому парню болтаться без дела, но что могло из него выйти? Мать считала, что из него получится портной, потому что для всего другого он слишком тщедушен, отчим вообще воздерживался от какого бы то ни было мнения, старая бабушка полагала, что ему стоит поступить писарем в контору — в этом все же было что-то благородное.
Но сначала ему нужно было конфирмоваться, и он тут же бесцеремонно обратился — не к капеллану, занимавшемуся с детьми мелких людей, а к пробсту [22] , к которому ходили гимназисты и дочери зажиточных горожан. Пробст не смог отказать ему, но не скрывал своего неодобрения по поводу того, что бедный мальчик тянется за детьми, которые выше него по происхождению. А когда его преосвященство к тому же услыхал, что будущий конфирмант когда-то выступал с комедией Хольберга в доме аптекаря Андерсена, он строго поговорил с ним и, конечно, был крайне недоволен, когда мальчик простодушно признался в своей любви к театру. Под угрозой того, что каноник от него откажется, Андерсен тем не менее продолжал готовиться, и на пасху 1819 года был конфирмован в церкви св. Кнуда. Во время церемонии он был исполнен священного трепета, но не мог сам себе не признаться, что его благоговение испорчено мыслями о том, как он одет: в коричневом сюртуке (принадлежавшем покойному отцу и перешитом на него), манишке, а главное, в новых сапогах, которыми он так гордился, что заправил в них штанины, — а поскольку сапоги еще и скрипели, он был уверен, что на них всякий обратит внимание. Он испытывал угрызение совести от этих земных мыслей, в душе просил у бога прощения — и снова думал о новых сапогах.
22
Священник (нем.).
Когда конфирмация была позади, настало время определить его будущее. Снова возникали предложения о том или ином ремесле, но новоиспеченный конфирмант сопротивлялся, умолял и плакал. Он не хотел быть ремесленником, он хотел в театр, он хотел в Копенгаген.
Внешние обстоятельства давно уже подготовили его к этому решению. Любовь к сцене появилась у него еще в раннем детстве, но она превратилась в страсть, когда год тому назад в Оденсе приехала группа актеров и певцов из Королевского театра, которая, кроме опер и водевилей, показала несколько трагедий Эленшлегера. Со своей обычной назойливостью тринадцатилетний Ханс Кристиан пришел в театр и представился, рассказал, что у него нет денег на билет, но что он любит драматическое искусство и так далее, короче говоря, что ему ужасно хочется участвовать в спектаклях. Легко представить себе, что он привлек всеобщее внимание; ему действительно разрешили прийти за кулисы и даже сыграть пажа в «Сандрильоне»{6} (водевиле о Золушке). Естественно, в день представления он первым был на месте и переоделся раньше всех королевских актеров. На это время он был совершенно опьянен жизнью в сказочном мире среди сказочных людей.