Ханская дочь. Любовь в неволе
Шрифт:
Из грубо сделанного шкафа, который вместе со стульями и столом составлял всю обстановку комнаты, полковник достал папку, повернувшись к иконам, он положил на грудь крестное знамение, а затем обратился к офицерам:
— Вчера пришел приказ, он касается многих из вас, господа. Думаю, он будет последним, который вы получите от меня. — В голосе полковника печаль мешалась с облегчением. С войной на западе нельзя было не считаться — царю требовался каждый, способный держать в руках оружие, и прежде всего офицеры. Побывавшие в сражениях, знакомые с горьким запахом
Мысли эти нагнали на полковника меланхолию, молодые же офицеры, напротив, оживились. Кирилин был просто счастлив, ему давно уже не терпелось вернуться в столицу, где только и можно было сделать карьеру. Сергей же до сих пор считал позорным свое бесславное отступление под Нарвой, а потому всей душой стремился сойтись со шведами в бою еще раз. По обычаю, прежде чем полковник зачитает приказ, положено было поднять рюмки.
Мендарчук взглядом обвел офицеров:
— Ну, за матушку Россию, которая одолеет всех врагов!
— За Россию! — дружным хором отозвались офицерье, выпили и грянули рюмки о пол.
— И за то, чтобы мы наконец-то разбили проклятых шведов, — вполголоса прибавил Тарлов.
Полковник достал из папки два листа.
— Царь требует отправить в армию всех, кто не участвует в борьбе с неприятелем, и сделать это следует как можно быстрее. Кирилин, вы с вашими гренадерами завтра же отправляетесь маршем на Москву, дабы воссоединиться там с основными силами полка. То же касается Войчинского, которому отдаются под командование драгуны Тарлова.
Сергей сжал кулаки так, что пальцы побелели. На время сражения с восставшими он передал свою роту Войчинскому, ему же под начало поставлен был казачий отряд. Но он не терял надежды самому вести свою роту на запад. Теперь же его охватил страх — он мог остаться в Сибири, тогда как центральная часть России полыхает пожаром войны.
Дальнейшие слова Мендарчука только усилили его тревогу.
— Восстание подавлено, а потому и в крепости мне не нужно больше ста двадцати казаков и тридцати солдат царской армии. С остальными вы, Игорь Никитич, выступите на Москву послезавтра, вас будут сопровождать поручики Борзов и Челпаев.
Тарлов не мог долее сдерживать волнение:
— А что в отношении меня, Борис Михайлович?
Кирилин насмешливо глянул на него и хотел уже съязвить, что Сергей останется в крепости заместителем Мендарчука, но полковник сказал:
— А вам, Сергей Васильевич, поручено доставить в Москву заложников и проследить, чтобы в пути все было благополучно.
С удовлетворением Мендарчук заметил, как у Кирилина заиграли желваки, а насмешка уступила место откровенной зависти. Это почетное поручение полковник приберег именно для Тарлова — юный офицер внес самый значительный вклад в подавление восстания, во многом благодаря ему дело закончилось быстро и обошлось почти бескровно. И если Тарлов достигнет столицы в срок, представив царю всех заложников в добром здравии, его ожидает повышение. В отличие от Кирилина, выходца из знатного рода, Тарлову приходилось рассчитывать
Ослушаться приказа Сергей не мог, но досада его была заметна, ему было противно выступать в роли няньки для кучки дикарей, пока товарищи воевали на поле боя.
Но приказ есть приказ, и он требовал подчинения. Кирилин заметил разочарование Тарлова и охотно предложил бы ему поменяться поручениями, но командир драгун никак не мог принять командование гренадерской ротой, а потому идея была невыполнима.
6
Пока офицеры получали приказы, Ваня проводил Сирин до дверей постройки, стоявшей позади комендатуры. На окнах избы чернели решетки, у дверей стояли двое караульных.
— О, еще один гость к нам пожаловал! — ухмыльнулся один охранник, доставая из кармана потертого мундира большой ключ.
— Этот последний, — ответил Ваня с заметным облегчением: теперь можно возвращаться в настоящую Россию.
Оба часовых только усмехнулись. Уже не первый год они несли службу в крепости и не имели ни малейшего желания отправляться неизвестно куда, чтобы пасть на поле боя от шведской пули. К тому же рассказывают, что эти шведы — настоящие чудовища и в одиночку побеждают дюжину русских.
Ваня распахнул дверь и подтолкнул Бахадура вперед:
— Ну что, татарин, вот твой новый дом, обживайся.
Караульные за его спиной взяли ружья на изготовку, на случай если заложник в последний момент попытается дать деру. Сирин расправила плечи и сделала шаг в темноту. Когда глаза привыкли к полумраку, она огляделась: стены были сооружены из грубо отесанных бревен, которые, как и решетки на окнах, могли, казалось, выдержать натиск целого отряда. По всем четырем стенам стояли нары в три яруса, в углу темнела здоровая бадья — судя по запаху, это было отхожее место.
Сидеть было негде, заключенные — всего около двадцати человек — помещались на кроватях или прямо на полу. На новичка глядели с жадным любопытством. Большинство из них взрослые мужчины, но были и подростки — разной внешности из различных племен. Сирин глядела на их полусочувствующие-полуиспуганные лица, поражаясь изношенной и грязной одежде. Среди них она выглядела как пестрый фазан в стае невзрачных перепелок. Кто-то смотрел на яркий наряд с изумлением, а кто-то качал головой. Из глубины комнаты, растолкав остальных, выступил высокий юноша с узким лицом, орлиным носом и глубоко посаженными угольно-черными глазами — он столь же походил на азиата, как и сама Сирин. По всему было видно, что он привык к совсем другой одежде, нежели надетые на нем грязные штаны и кафтан из овечьей шерсти. Впившись в новичка пронзительным взглядом, юноша указал на себя:
— Я Ильгур, сын эмира Айсары.
Произнес он это так, будто его родина была центром мира. Но Сирин было не так-то легко запугать. Высокомерно вздернув голову, она медленно произнесла:
— Я Бахадур, сын Монгур-хана.
Кончиками пальцев Ильгур презрительно коснулся ее расшитого кафтана.
— Любимый сын, как я погляжу.
— Моя мать — старшая жена хана. — Сирин не задумываясь назвалась дочерью Зейны — иначе объяснить свой щеголеватый вид она не могла.