Ханский ярлык
Шрифт:
Прижимая левой рукой к правому уху кусок ветоши, правой рукой Федор Ростиславич строчил «щенку» еще более грозное послание: «Александр, поди вон, а то будет хуже». Однако тот и ухом не повел.
– Ну и молодежь пошла,— ворчал князь Федор.— Никакого уважения к старшим.
Он еще несколько раз слал дружину на приступ, но всякий раз она возвращалась несолоно хлебавши. Потеряв под Смоленском едва ли не треть дружины, Федор Ростиславич стал приискивать повод к отступлению. Даже подумывал объявить причиной свое пробитое ухо, хотя понимал,
Но тут начались дожди, видимо, Всевышний решил помочь оконфузившемуся князю, явив ему уважительную причину к отступлению. Из-за раны ли или из-за конфузии, но воротился Федор Ростиславич в Ярославль совсем больным, лег в своей опочивальне, никому не велев и на глаза являться. Но на третий день велел слуге, кормившему его, звать к себе епископа, а когда тот пришел, молвил ему обреченно:
— Все, отец святой, укатали сивку крутые горки. Соборуй.
Как повелось на Руси, был пострижен перед смертью князь во святой ангельский иноческий образ под именем Феофана и отошел в мир иной. Отпет и положен был в церкви Святого Спаса.
Но ничему не учат людей чужие оплошки.
Вот и князь московский Данила Александрович говорил о Федоре, что жаден он был, ненасытен.
К себе эту мерку князь Данила и в мыслях не прикладывал, хотя давно уже косился на Рязань, которую бесперечь Орда ощипывала.
«Почему Орде можно там промышлять, а мне, русскому князю, нельзя,— рассуждал Данила Александрович.— У меня пять сынов, о которых мне думать Бог велел».
Это оправдание — «Бог велел» — очень даже пристойным для похода на соседей считал Данила Александрович и явился с дружиной под Переяславль Рязанский. Разбил невеликое число защитников города и подступил к Рязани.
В лагерь к нему явился рязанский боярин Семен Семенович.
— Чем прогневили мы тебя, Данила Александрович?
— Я не по вас пришел,— извернулся московский князь.— Надысь с вашей земли явились некие злодеи, пожгли мне посад.
— Но мы ни сном ни духом об этом.
— А как здоровье Константина Романовича?
— Слава Богу, князь наш здрав.
— Что ж он сам-то ко мне не пожаловал?
— Так ведь ты, Данила Александрович, со злом пришел.
— Я со злом? С чего взял-то, Семен Семенович?
— Ну как? Переяславль-то наш на щит взял, людишек кого перебил, кого в полон.
— Ну виноват, с кем не бывает. Уж больно досадили мне злодеи рязанские, я же сказал, посад выжгли. А князю Константину скажи, я зла не держу на него. Пусть приезжает без боязни, хлеб переломим, выпьем по чарке, може, и о полоне срядимся.
Уехал Семен Семенович. На следующий день прибыл в лагерь рязанский князь Константин Романович с дюжиной своих гридей.
— О-о, брат мой,— приветствовал его дружелюбно князь Данила, выйдя ему навстречу из шатра.— Как я рад, что ты принял мое приглашение.
И, обняв гостя дорогого, повел его в шатер, на входе обернулся,
— Угостите гридей брата моего, дабы не обижались на нас.
Князья вошли в шатер, у гридей приняли коней, позвали к котлу откушать дичинки, выпить меду хмельного. Так-то добросердечно, что ничего худого не заподозрили отроки. Пока князья беседуют, хлеб на мир переламывают, почему бы им не перекусить, не отпить по чарке?
Яд в меду был столь крепок, что и ножи не понадобились. После этого, сняв с умерших оружие, уложили молодцов на земле плечом к плечу, как велено было.
Князья вошли в шатер, где на ковре стояли корчаги с медом и сытой, чарки обливные и блюдо с дымящейся дичиной, только что вынутой из котла, два калача.
— Прошу,— молвил радушно князь Данила,— Вкусим с одного стола, что Бог нам послал.
Сам Данила сел лицом к входу, оттого гостю невольно пришлось спиной туда сесть. Сели по-татарски, подогнув под себя ноги. Данила наполнил чарки медом, поднял свою.
— За твое здоровье, князь Константин.
— Спасибо, Данила Александрович.
Выпили, разломили калач, стали закусывать.
— Тебе уж, наверно, сказал твой боярин Семен, как я тут оказался?
— Да, говорил.
— Вот так всегда,— вздохнул Данила.— Кто-то злодействует, а кто-то за него кару несет. Ты уж не держи сердца на меня, Константин. Но и меня пойми. Посад только отстроили, еще щепки не просохли, и нате вам, поджег. И зажигалыци-ки — рязанцы.
— Но я-то, Данила Александрович...
— Знаю, знаю, что ни при чем. Разве я виню тебя? У нас на Руси издревле вину на невинного сваливают. Взять вон и отца твоего, Романа Ольговича. Перед Менгу-Темиром оклеветали, и князь смерть от татар принял, да какую.
— Да, отец мученически умер,— вздохнул князь Константин и перекрестился.— И ворогу такой не пожелаешь.
— А узнали, кто оклеветал его?
— Нет.
— Вот видишь. Я и говорю, у нас карают всегда невинного. Давай выпьем за его невинную душу.
Опять князь Данила сам наполнил чарки. Выпили «за невинную душу» отца Константинова.
В это время бесшумно отодвинулся полог на входе и показалось лицо милостника Данилова. Он выразительно кивнул князю и мигнул: все, мол, готово. Князь Данила лишь головой слегка мотнул вбок: «Понял. Исчезни». Также бесшумно полог опустился, краснорожий милостник исчез.
Хмельной мед на гостя подействовал: исчезла настороженность, пропала некоторая скованность в движениях. Он даже пожелал сам наполнить по третьей чарке, взяв корчагу, стал наливать. Наполняя свою, плеснул через край на ковер. Улыбнулся:
— А-а, где пьют, там и льют.
— Верно,— подтвердил князь Данила, усмехнувшись, и пошутил вдруг: — Пить так пить, сказал котенок, когда его несли топить.
Константин засмеялся шутке, взял свою чарку.
— Ну, теперь за твое здоровье, Данила Александрович. Хороший ты человек.