Хаос

Уорд Рейчел

Страшные это смерти — поломанные кости и хребты, размозженные черепа. Так погибают, когда дома рушатся, или взрываются, или на них что-то падает.

Да, похоже на войну или стихийное бедствие, потому что, если бы это была эпидемия — ну, грипп там, чума и все такое, — смерти были бы размазанные, правда? Не могли бы все умереть в несколько дней. И я бы не чувствовал того, что чувствую, когда вижу числа, — были бы жар, слабость и усталость. Правда?

Я вбил себе в голову, что во всем этом есть закономерность, надо только ее увидеть. Закономерность в распределении чисел. Они хотят мне что-то сказать. Потом мне приходит в голову, что записная

книжка — это только начало, с этими данными можно как-то работать. У меня есть места. У меня есть даты. У меня есть разные виды смерти. Может, нанести их на карту? Бегу в гостиную за бабулиным автомобильным атласом. Когда бабуля слышит меня, то высовывает голову из кухонной двери, начинает что-то говорить, но я делаю вид, будто не слышу, хватаю атлас и лечу обратно наверх.

Карты в атласе мелкие, в середине разворота вообще ничего не разглядишь. Начинаю со страниц с подъездными дорогами, вырываю их. Отрываются они плохо, так что, когда я раскладываю страницы на столе, не хватает кусочков из середины. Достаю пенал из школьного рюкзака и начинаю прорабатывать записную книжку. Первым делом отмечаю каждого человека точкой, но карта такая мелкая — стоило поставить десять точек, и уже получилась полная каша. Понимаю, что занимаюсь ерундой, но все-таки сдаюсь не сразу, а потом выпрямляюсь, гляжу, что у меня получилось, беру страницы обеими руками, сминаю и бросаю к дальней стене. Ничего не выходит.

На столе лежит мой наладонник. Тоже маленький, но я им уже пользовался и на уроках, для домашних заданий, и в нем тонны всяких программ. Наверняка найдется и для этого. Эх, почему мама не разрешила мне завести комп?! Типа она не хотела, чтобы дома был Интернет. Там, типа, «одно вранье». Теперь-то мне ясно: она прятала от меня правду, и все тут. Если бы я узнал про нее и про папу, то задавал бы слишком много лишних вопросов. Если бы да кабы… Теперь-то чего париться?

Беру наладонник, включаю, иду и ложусь на кровать, обложившись подушками. Загорается приветствие: «Адам, добро пожаловать в сеть „Форест-Грин“. У тебя четыре невыполненных задания. Подробности и сроки…» Жму «Пропустить» и роюсь в программах. Функций — прорва, в том числе базы данных. Наверняка то, что нужно. Но не проверишь — не узнаешь.

Если чуть-чуть набить руку — раз плюнуть. Сначала создаешь такую большую таблицу с кучей столбцов. Надо только сделать так, чтобы искать можно было по любой категории и сортировать данные в любом порядке. Начинаю вбивать цифры из записной книжки. И тут я останавливаюсь.

«Адам, добро пожаловать в сеть „Форест-Грин“».

Я же в школьной сети — так, значит, все, что я тут делаю, могут подсмотреть?! Так и слышу мамин голос: «Никому не говори. Ни одной живой душе. Никогда».

Блин!

«Сохранить изменения в документе? Да. Нет».

Нет.

«Вы уверены, что хотите уничтожить эту базу данных? Да. Нет».

Да. Ввод.

Все, стер.

Выключаю наладонник и швыряю в дальний угол кровати. Чертова хреновина. В школе только и добиваются, чтобы мы все торчали в Сети, так легче держать нас под колпаком. Правильно мама говорила: лучше не иметь с этим всем ничего общего. Но насчет базы данных — это правильная мысль, я уверен.

На столе напротив меня стоит ноутбук. Настоящее ретро, наверное, папин. Интересно, может ли работать комп, которому уже шестнадцать лет? Слезаю с кровати, топаю туда, вытираю пыль с крышки рукавом, открываю ноутбук и нажимаю «Пуск».

Последним, кто нажимал эту кнопку, был папа. Бабуля называла его

Терри. Мама называла его Жук. Когда он делал это в последний раз, ему было пятнадцать. Интересно, они с мамой тогда же познакомились? Может, она тоже тут была — рядом с ним, в этой комнате.

Экран загорается, из колонок, которые стоят на столе по обе стороны от ноутбука, орет музыка.

«Ты не один, я здесь, с тобой…»

Высокий пронзительный голос, от которого мурашки бегут по коже. Майкл Джексон. Он умер в том же году, когда и папа. Неужели папа это слушал — в последний раз, когда был здесь? Я то думал, он был крутой, мой папа, настоящий рокер. А тут такая слезливая попса… прямо пробирает. Закрываю глаза и слушаю песню до конца. Какой была бы моя жизнь, если бы он был здесь? Вот если бы тут был он, или мама, или кто угодно…

Ужасно трудно одному.

Сара

В комнате кто-то есть. Стоит на коленях у моего матраса… треплет меня за плечо. Это он! Он здесь! Нет уж, хватит!

Выбрасываю руку из-под одеяла — кулак врезается ему в подбородок.

— Ой! Ты чего?!

Не тот голос. Моложе и выше. Знакомый.

— Сара, Сара, это я, это Винни!

Я не дома — постель на полу, окно с другой стороны. Тут я вспоминаю, как Винни вел меня какими-то проулками к себе, в этот заброшенный дом, по лестнице на самый верх. Показал мне эту комнату — матрас на полу и больше ничего — и сказал: «Вот, это твоя, если хочешь». Я оглядела ее — дощатый пол, окно завешено простыней — и, несмотря ни на что, страшно обрадовалась. Моя комната, моя территория, мое жилище.

— Винни! — говорю. — Ты что здесь делаешь?

— Ты тут орала как резаная. Думал, тебя убивают.

Глаза привыкают к свету — неяркому желтому свету уличного фонаря, который сочится в щели по краям простыни-занавески. Сажусь. Винни поднимается с колен и тоже садится, привалясь спиной к стене у постели.

— Так чего, все нормально? — спрашивает он.

— Снилась какая-то жуть, — говорю. — Я тебя разбудила, извини.

— Да ничего, — говорит он. — Я-то не спал, просто остальные… а что приснилось-то?

— Пожар, — говорю.

— Геенна огненная? — вдруг спрашивает он.

— Чего?!

— Ну, не знаю, подумал — раз пожар, значит, огонь, раз огонь — значит, ад…

— В общем, да, только это было не в аду, а здесь.

— Здесь?

— В Лондоне. Город горит, кругом пожар, а тут я с ребенком…

— Ужас.

— Угу… и был еще кто-то. Он взял ее… ну, ребенка… у меня. И унес в огонь.

— Блин.

Мы сидим и молчим. Я еще в той фазе — полусон-полуявь, — когда не поймешь, что приснилось, а что было на самом деле.

— Я его знаю, — говорю. — Тот дьявол, который взял ребенка. Он есть на самом деле.

— Вот черт.

Винни подползает поближе и обнимает меня за плечи. Я, конечно, думаю: «Ну вот, этого-то ему и нужно. Бесплатно? Ага, щас, платить всегда приходится». Наверное, я напряглась или поежилась, потому что он убирает руку.

— Да ладно тебе, — говорит он. — Ничего такого.

— Тогда почему ты пустил меня жить? Мне с тобой не расплатиться.

Он вздыхает — длинный-длинный выдох в тихой теплой комнате, — и мне приходит в голову, что это он выгадывает время, придумывает, как бы половчее ответить. Но когда он подает голос, становится ясно, что я ошиблась. Он даже не глядит на меня — смотрит прямо перед собой.