Хаосовершенство
Шрифт:
– Кауфман! Черт бы тебя побрал! Ответь!
Моратти уже в третий раз пытался связаться с Максом. Не погиб, заморыш, уцелел в цюрихском своем бункере. Тем лучше – поквитаемся лично.
Мертвый подошел к окну и улыбнулся.
Хаос – это первый шаг к Совершенству.
– «Хаосовершенство»? – переспросила Патриция.
– Да-а, – подтвердил Олово. – Оно.
– Красиво.
– Он сдела-ал. – Слуга ткнул пальцем в Кристиана.
– Я о названии.
– На-азва-ание сдела-ал я-а.
– Не ожидала. – Патриция медленно перевернула несколько
– Са-амо пришло.
– Теперь я говорю о твоем хобби.
– А-а… – Слуга погладил голову и коротко объяснил: – Па-амять. – Подумал и добавил: – Ва-ажно.
Вот так: память. Потому что важно. Потому что как ни крути, а без прошлого нет будущего, не вырисовывается оно, не складывается. И святость дальше идет, и мерзость, и подвиги, и грехи. Все накручивается на Колесо. Ни о чем нельзя забывать.
– Сколько у тебя альбомов?
– Этот – двена-адцатый. – Олово вздохнул: – Я-а не сра-азу понял, что па-амять можно снима-ать на-а фото.
– Ты и так сделал много, – прошептала Патриция, вновь возвращаясь к страницам альбома.
Разные города и Анклавы. Разные люди и разные эмоции. Здесь они убивают, а здесь смеются. Здесь умирают, а здесь целуются. Вот горящий вертолет, а вот горящее сердце: юноша несет подруге букет цветов. Тысяча отражений огромного мира. Тысяча последних шагов к Станции. Сингапур и Марсель, Эль-Париж и Ланданабад… Половина запечатленных зданий уже сгинула, как и многие запечатленные люди, но не все. Главное, что не все. И у тех, кто выжил, есть надежда.
– Вы прекрасный мастер, Кристиан.
– Спасибо.
Последняя страница, последняя фотография контракта.
Кадр № 1000
Энергетическое Копье.
Тринадцатый полигон «Науком», Станция, август.
«Совершенство».
– Вам спасибо, Кристиан, – мягко произнесла Патриция, закрывая альбом. – Есть планы на будущее?
– Так далеко я стараюсь не заглядывать, – грустно пошутил фотограф.
– Отчего?
– Все слишком быстро меняется.
Была мысль отправиться в мир, в Европу или на юг, посмотреть, что творится, отразить последствия аварии, но Жозе отговорил. Куда идти? В ад? Большая часть атомных электростанций бабахнула, большая часть городов в руинах, связь обрывками, власть местами, военные пытаются организовывать зоны безопасности, гражданские вооружаются и закрывают свои районы от чужаков… Хаос.
«Неужели тебе не хватило дерьма?»
Хватило, даже слишком.
Задумавшись, Кристиан пропустил момент, когда Патриция снова начала говорить:
– Колонизация – это очень тяжелый, но и очень интересный труд. Мы будем строить новый мир: города и дороги, заводы и фермы, порты, мосты, храмы… Уверена, ваш талант позволит в полной мере отразить грандиозность происходящего.
Эх, Агата, чуть-чуть ты не дождалась. Чуть-чуть.
– Наверное… – Фотограф встал с дивана и посмотрел на сидящую в кресле девушку. – Я… я, наверное, соглашусь, да… Но позвольте мне все обдумать?
– У вас будет столько времени, сколько вам потребуется, Кристиан, – кивнула Патриция.
Она проводила вышедшего фотографа взглядом, после чего посмотрела
– Ты ста-ала взросла-ая.
– Это плохо?
– Это зна-ачит, что все не зря-а.
– Спасибо. – Пэт помолчала, а затем задала волнующий ее вопрос: – Пойдешь со мной?
Слуга ответил виноватым взглядом.
– Нет?
В голосе Патриции не было удивления, лишь безмерная грусть.
– Я-а хочу побыть один, – глухо ответил Олово. – Совсем один.
Гончий Пес устал. Гончий Пес потерял хозяина, и никто в мире, даже великая дочь великого мастера, даже девушка, которую Гончий Пес любил всей душой, не сможет занять место Кирилла. Не сможет, и все. Гончий Пес просит его отпустить. Гончий Пес заслужил одно желание.
– Мне будет тебя не хватать.
– Мне тебя-а тоже.
Девушка отвернулась. Помолчала, пытаясь проглотить застрявший в горле комок, справилась и вновь посмотрела на Олово.
– Я выбрала «Мир-1», Владыка сказал, что возьмет «Мир-3». Еще пару планет мы будем колонизировать в ближайшие два-три года, остальные останутся свободными лет шесть-восемь.
– Мне хва-атит и одного года-а. Или двух. Я-а не протя-ану дольше.
– Выбирай любой мир, – тихо сказала Пэт. В ее глазах стояли слезы. – Даю слово, что тебя никто не побеспокоит…
– Спасибо тебе за все, – глухо повторил Ганза. А потом оторвал взгляд от свежей могилы и виновато посмотрел на Саймона. – Понимаю, что прозвучало пошло, но что, черт возьми, я еще могу сказать?
Что Чайка был велик? Это все знают. Что он совершил невозможное? Стал одним из трех гениев, прорубивших землянам дорогу к звездам? Об этом не узнает никто. Потому что это правда. И еще правда в том, что Чайка похоронен так, как жил: под чужим именем, на чужой земле, и лишь выбитая на камне птица подскажет знающим, кто именно покоится на кладбище Станции. И еще правда в том, что легенды не умирают.
– Я верил в него. Мы были знакомы всего пару месяцев, много ругались, но я знал, что он сможет… – Ганза покачал головой: – Но не думал, чем ему придется заплатить.
– Ты сделал его счастливым, – тихо произнес Саймон. – Ну, или не ты, а ваша затея… Вы сделали для него больше, чем кто бы то ни было.
– Что ты хочешь сказать?
– Чайка ушел на глубину, в бинарный, мать его, код. – Хост улыбнулся. – Стал системой.
Улыбнулся, потому что помнил не валяющегося на грязном полу друга, не глаза его, полные крови и «синдина», не скрюченные пальцы, не перекушенные губы, а слова… Тихий, едва различимый в предсмертном хрипе шепот: «Я там, Десять Моисеев… Я там… Завидуй, сука…»
– Прощай, брат.
«Прощай…»
Саймон вздохнул и посмотрел на Ганзу.
– Что теперь?
– Пойдем дальше, – пожал плечами гений. – Будем придумывать что-нибудь новое.
«Интересно, а какой ответ я планировал услышать на свой идиотский вопрос?»
– Если хочешь остаться, оставайся, – продолжил Ганза. – Гарантирую – будет интересно.
– Как бы это сказать… – Десять Моисеев кашлянул. – Я немножко вне закона.
– Да нас всех следовало бы повесить, – равнодушно ответил Ганза. – Так что не бери в голову.