Характер и невроз
Шрифт:
Каким бы справедливым, возможно, ни являлось наблюдение, что маленькая любимица папочки обладает притягательной силой, под влиянием которой у него возникает непреодолимое желание ласкаться и нежно с ней разговаривать, как верно, по-видимому, и то, что в реакциях маленькой девочки сознательно или бессознательно присутствует эротический элемент, я все же думаю, что сценарий соблазнения, являвшийся объектом наблюдений Фрейда в ранний период его деятельности, представляет собой скорее типичную манифестацию, нежели суть проблемы (точно так же, как и в случае с анальным характером биологическая интерпретация, как бы она ни стимулировала исследовательскую мысль, не способна ухватить более важные выводы из него для интерперсональной стратегии). Лично я убежден, что соблазнителем в рассматриваемой ситуации в первую очередь и в несравненно высшей степени является любимица родителя и только во вторую очередь тот, кто вкладывает эрос в соблазнение,
Вот как занимающаяся протоанализом студентка описала процесс своего взросления:
«Я была невестой своего отца. Он заставил меня поверить в то, что я женщина, созданная для него, и я жила с этой иллюзией. Он так любил меня… но не женился на мне, он был женат на моей матери. Я была счастлива с отцом, жалко, что всему этому пришел конец».
А вот еще одно сообщение, дающее представление о специфических узах, связывающих отца с дочерью:
«Мой отец называл меня своим „тайным знаком". Он говорил, что у меня есть особая родинка на шее, которую только он мог видеть, и поэтому я для него изумительна и неповторима. Я верила этому».
Далеко не всякий принадлежащий к энеатипу II человек, вспоминая о своем детстве, видит себя в нем счастливой, всеми любимой и изнеженной принцессой или обожаемым родителями сыном. В некоторых случаях нам приходится выслушивать рассказ о том, как ребенок лишился любви своих родителей, а иногда последнее обнаруживается в результате терапевтического исследования. В наших возможностях привести пациентку к пониманию того, что времени превращения девочки в маленькую принцессу предшествовало время эмоциональных страданий в ее жизни. В подобных случаях возникает впечатление, что ребенок как бы требует от родителей какого-то особого повторного заверения в любви к себе, выражающегося в повышенной внимательности, в устраиваемых для него удовольствиях и в терпимости к его капризам и приступам гнева. Это как если бы ребенок заявил: «Докажите мне, что вы действительно любите меня!», и в то же время требование особого выражения этой любви к себе являлось бы, по существу, реакцией на то, что он почувствовал себя отверженным.
Пациент, например, говорит: «В глазах моей матери я был некрасивым, неопрятным, заурядным… а я не мог допустить, чтобы такой ее взгляд на меня стал частью моего существа, потому что я панически боялся слиться с этим отталкивающим образом. Именно благодаря этому я научился находить для себя опору в гордости, в чувстве того, что я являюсь центром вселенной». Из этого случая видно, что производимая воображением реконструкция своего Я может предшествовать (и быть более фундаментальной) поиску внешнего альянса, который служил бы опорой для гордого представления о самом себе. Это также наводит на мысль, что компенсация за оральные разочарования в младенческий период включает в себя не только снятие фрустрации, но и характерно компенсаторную самоуверенность. Точно так же, как этот человек утверждал, что он «пуп земли», другой вынужден был усвоить для себя установку «полегче на поворотах!» перед лицом двух своих очень грубых братьев, а третий рассказывает: «У меня был брат- близнец, образцовый ребенок в глазах окружающих, я же был его полной противоположностью. Я взбунтовался. Мое гордое выступление было реакцией на отвержение со стороны матери».
Переход от фрустрации к состоянию, характеризующемуся самоуспокоенностью и самоуверенностью, и, соответственно, к представлению о самом себе, окрашенному в такие же тона, можно воспринимать в том плане, если говорить о женщинах, что на смену переживаниям, связанным с осознанием относительной отчужденности в отношении к вам собственной матери приходит, вследствие превращения в любимицу отца, ощущение развивающейся в вас обольстительности» [155].
«Моя мать была сухой и тощей. Отец же был огромным, всегда веселым, с круглым лицом и с очень красивой кожей. У меня не было надежды стать полненькой, как я ни старалась. Кому непонятно такое настроение, пускай имеет дело с тощими и сухими особами».
Следующий пример включает в себя некоторые дополнительные мотивы: «Мне не уделяли внимания в семье, я чувствовала, что мать махнула на меня рукой [156]. У меня было два отца. В своих мечтах я претендовала на большее, чем Золушка или даже настоящая принцесса. Я должна была дождаться своего принца, но принцем этим был мой отец, который после
Выслушивая истории, рассказываемые представительницами энеатипа II, я заметил в них нечто родственное состоянию нарушения желания - состоянию, ищущему компенсации в своенравности. Фрустрация трансформируется в данном случае в навязчивые поиски свободы, в которых выражается нетерпимость подобного характера к правилам и ограничениям. Как сказала одна женщина: «Капризы - это проверка любвл». Примером этому может служить одна моя знакомая, которая вспоминает, что когда ее забирали ребенком у матери, чтобы перевезти в дом бабушки, то обещали в качестве приманки и чтобы как-то преодолеть ее явное нежелание уезжать множество приятных вещей. Позднее, чувствуя, что ее коварно обманули, она потребовала куда более приятных и необычных удовольствий, стремясь получить компенсацию что называется «с лихвой».
Вот еще одна цитата, позволяющая нам увидеть в эгоцентризме компенсаторную жажду любви:
«В семье на почве материальных затруднений возникли раздоры, и мне уже в четырнадцать лет пришлось начать работать. Я думаю, что выработавшиеся у меня прихоти были той потребностью, с помощью которой я взимал с окружающих то, что мне, и я это смутно чувствовал, принадлежит по праву».
Не удивительно поэтому, что отцы, чей характер относится к энеатипу VII, часто появлялись в историях, рассказываемых женщинами энеатипа II. Не удивительно, если принять во внимание свойственную таким отцам обольстительность, веселый нрав, любовь к удовольствиям и семейную ориентацию. Как у представителей энеатипа I желание любви превращается в поиски уважения к себе, так у энеатипа II любовное желание, в свою очередь, становится поиском интимной близости и возможности обмениваться нежными чувствами при помощи слов и ласк. Как в одном, так и в другом случае вторичный, производный поиск становится помехой для удовлетворения главного желания. И не только потому, в данном случае, что развитие у человека «аппарата соблазнения» делает его менее совершенным и тем самым менее вызывающим любовь к себе, но также и потому, что для того, чтобы почувствовать любимого, человеку необходимо понять его/ее любовное желание и проникнуться им, а подобное стремление вытеснено у гордых из сознания - вместе с негативным представлением о самих себе, навязываемым им в детстве окружающими.
Характерная особенность раннего периода жизни у представителей энеатипа II, тесно связанная со свойственной им позицией превосходства и одаривания других, заключается в том, что они становятся помощниками матери во всем, что касается заботы о родных братьях и сестрах. Я проиллюстрирую это мое наблюдение фрагментом коллективного сообщения, сделанного группой женщин, принадлежащих к энеатипу II.
«На всех нас с самых ранних лет лежало множество недетских обязанностей; мы становились второй, маленькой матерью для младших братьев и сестер или даже полностью заменяли мать в доме на время ее отлучки. И мы справлялись с этой ролью, мы старались, чтобы наши родители были счастливы и довольны, от чего мы и сами испытывали огромное удовлетворение. Если родители были счастливы, то это заменяло для нас и любовь, и внимание, и одобрение с их стороны, если же недовольны и огорчены, то все вокруг помрачалось и мы чувствовали себя несчастнейшими из смертных. Мы существовали как бы в более безопасной жизненной среде, когда родители были счастливы. Большинство из нас в известном смысле нашло себя, обеспечивая одного из родителей тем, что другой из родителей по тем или иным причинам не мог ему дать, становились, например, собеседником отца, если у матери это не получалось, и наоборот».
Следующий, уже индивидуальный, отчет наводит на мысль, что представительницы энеатипа II могут стараться быть «хорошими девочками»:
«После того как вы установили для окружающих определенный уровень своего поведения, он стал для них чем-то само собой разумеющимся, ожидаемым, и поэтому вам приходится поднимать планку чуть выше, для того чтобы сделать их действительно счастливыми, но через некоторое время этот новый уровень тоже становится само собой разумеющимся, поэтому, чтобы делать их счастливыми, вам приходится поднимать планку все выше и выше». В результате им приходится демонстрировать совершенно экстраординарное поведение. Несмотря на то что об этой девушке энеатипа II вполне можно сказат1, точно так же, как и об упоминавшейся в своем месте девушке энеатипа I, что она «хорошая девочка», отличие ее от «хорошей девочки» энеатипа I состоит в том, что исполнение роли «хорошей девочки» происходит у нее скорее в атмосфере осуществления желания, нежели фрустрации.