Характер-судьба и жизнь-лафа. Часть 2. Бродяга – в своем репертуаре
Шрифт:
Агонизирует брежневская эпоха. Никаких перемен в общественной жизни. Не чувствуется даже слабого ветерка обновления. Остается существовать в условиях неизменности. Тупо выглядит жуткая бездеятельность. У большинства людей малообеспеченный образ жизни. Их труд плохо оплачивают. Почти каждый день приходится вести ожесточенную борьбу за существование. Некоторые люди греют руки на нехватках, паразитируют на бесконтрольности, беззаконии. Давно бросили клич: «Наживайтесь! Все, кто как может!» Наживаются. Нет другого интереса. Только материальное благополучие. В эпоху мещанства, вседозволенности
Может принести несчастья Европе, всему миру!
Глава 8. Эта гадкая старуха
Кирилл Петрович задумался. Не заметил: возле него на скамье расселась старая уродливая попрошайка. Подумал: «Откуда взялась эта старая дрянь?» Отвернулся. «Не перебрался на другую скамью? – вертелись мысли в голове. – Может, пересесть рядом со спящим?» Не обращает внимания на нежданную гостью, отвратительную соседку. Воспитанный, культурный человек непременно прежде спросит разрешения, потом расположится.
Эта… О какой культуре вести разговор? Беззубая старуха что-то мямлит под нос. Задрала подол. Сморкается. Противно! Развалилась со своими котомками на скамье. Рукавом стирает пот. Повернулась в сторону Кирилла Петровича. Ловит его взгляд. Громко сопит носом. Не спешит отдышаться. Надоело молчание. Полюбопытствовала:
– Ты не таво? – уперла палец в висок, покрутила общепонятным жестом. – Не затоваришься? Не пужайся. И со мной быват! Зырю: чокнутый? Боюсь подойтить. Чиво ен бормочить под нос? Не разберешь.
– Не бойся, бабка! – Кирилл Петрович повеселел, ответил ей в такт: – Я таво! Постараюсь тебе доказать. Понравиться.
Старуха продолжает сморкаться. Харкает густой мокро-тиной. Такая противная дьяволица! Носит же земля. Одним своим видом порочит человеческое сообщество. Ей радость: нашла собеседника. Признается доверительно:
– Фуй-ты, черт, напужал! Чегойсь там бормочить? Ну, кумекаю, спятил! Во музыка-то кака – антиресно! – Нагнулась, закатила вкрадчиво глаза, подмигивает, заговорщически спрашивает: – Тоже дурдомовец? – Только спросила. Уверилась. Продолжает гнуть свою линию: – Своих чую за версту. Наш человек!
– А сама что? – поинтересовался Кирилл Петрович. – Побираешься, гуляешь? – спросил и смутился. Тоже человек. Противное творение природы.
Старуха частностям не придала значения. Придвинулась…
– Чиво тирашься?! Я таво! Ище не так стара. Вишь, зубы почти целы. Дохтур казал: «Бабка, у тебя здорове сердце! Хорошо могешь
– Не ешь много сладостей?
– Чивось? – сложила ладонь трубочкой, прислушивается.
– Любишь конфеты, ешь сахар? – поставил яснее вопрос.
– Чай… я в сосюську! Цукерки сама не купую. Гостинцы – дають. Не отказусь! И от тебя приму, дай гостинчик. Душа мяка. Слаба по всем женским частям. Можнай примостися ближайше? Не усю лавку занял?
– А ты, – прорвало Кирилла Петровича, не ищет дипломатических выражений, – вонять не будешь?
– Чивойсь? – старуха вроде не расслышала. Допытывается: – Чивойсь? Часто хожу в баню: мысса. Я на санпропускнике. Со всех сдираю вши, клопы.
– Ну, тогда… – махнул рукой и… отодвинулся.
– Ежели пригласить, – старуха рисуется с чисто женским кокетством, – видный какой… кавалер. Тоды я, таво, отказать не смогу. У кого прошу. Хтой сам догадасса – да-еть… – Поведала чуток о себе. Переменила тему разговора. – Гарне тута. Не зря выбрал. Посидим, покалякаем. Я измаялась. Жарить! Спека. Любу косточки погреть на сонцу. Тутеча, таво, можна разусса? Боком сести, ножища разложить? До тибя как сести? Задом иль ножища вытягнуть перед передом? Чиво читать? Разреши – антиресно. Видный человек.
– Книжка одна… Просто лежит…
– Ты, таво… – Нахальная бабка – лезет. Еще успокаивает: – Не беспокойсь. Я не охоча до книжек. Листки перекладывать, картинки смотреть… Стянуть могу – не книжку! На шут она…
– Нет картинок. – Кирилл Петрович не собственник. Книги бережет. Величайшее интеллектуальное достояние. Эта чума ходячая…
– Чивой книга стоить – без картинок?! – Старуху такой оборот не устраивает. Гнет свою обывательскую философскую линию: – Антиресу никакого! Ты миня – за дурочку? Хитра я! Разумна. Грамоть кумекаю. Гарно вмию грошики личить…
– Матушка, а чем ты всю жизнь занималась? – Кирилл Петрович просто спросил. Вроде из вежливости.
Узнал настоящую историю. Прелюбопытную. Не чуждается народа. Он живет собственной жизнью. Несколько представлений. В народе много невежества, дикости. Без свободы – развитие однобокое. Приобретает уродливые формы.
– Теперича вшов-клопов давлю! – Старуха серьезно отнеслась к вопросу. Посчитала это за интерес к собственной личности. Поведала: – Стажу нетути. Пенею вырабатыю. Тяжка жизня пошла. Времена! Раниш – во была благодать! Сахаринчик в пачечках торговала. Усе, таво, чиво по хозяйству нада. Цвяки, иглы, нитки… Под «часами пик» сидела. Ищей с производством связана. Болыпесть – с самогоном. Течеть и течеть… Украшаеть жизню. Даеть прибуток…
– Гнала? – Кирилл Петрович потребовал признания тоном следователя.
– Гнала. А как не гнать?! – Старая бестия не скрывает прошлое. С бахвальством признает: – Релизала тоже. По сходной цене. Без мороки вышибала деньгу. Ничего не кажи – жизть была! Зовет до себя повесточкой наш товарищ судя.
«Гнала?» – спрашиват.
«Гнала, как не гнать? Племяш со службы. В отпуск вырвался. Угостить нада!»
«Многа, часто пьеть племяш?»
«Да шо вы – ни-ни! Молод ище. Капельки в рот не береть», – так маху дала!