Харам, любовь…

Сорока Виктория

– А-а-а-а! – старик трясет раскинувшуюся на огненном грязном асфальте бабушку. Бабушку накрывает с

головой белой тряпкой женщина в медицинской форме. Старик открывает ее лицо, отгоняет медиков.

– Мама! Мама! – тычется мальчик в колени взрослым, заглядывает снизу…

– Люба, Люба! – пронзительно кричит какая-то женщина.

Мы выбираемся из толпы, идем к вокзалу. На лавочке осматриваем друг друга. Мы в синяках. У Машки разбит лоб. Патимка стучит зубами, не может ничего сказать. В своем сжатом кулаке обнаруживаю белый камушек.

–

Прикинь! – Машка врывается в комнату, вталкивая Патимку, я – за ними, – рынок взорвали! Кроссовки не купила, не успела!

Машка кричит на одной ноте.

– Не успела кроссовки купить! Не успела! Там огонь, дым, все орут! Умерла какая-то бабушка!

Патимка, бледная, молча валится на кровать. Машка кричит и кричит. Юлька брызгает в нее водой из чайника. Машка сначала замолкает, а потом начинает плакать. Громко.

До вечера по городу бегают люди, ищут близких.

Патимка молчит два дня. На третий начинает материться.

Конец ознакомительного фрагмента.